Как поступили бы вы на моем месте в означенных обстоятельствах? Застыли бы в гнилом самокопании, принялись бы бесконечно ходить на терапию с диагнозом «расстройство пищевого поведения» в сочетании с застарелым пост-травматическим синдромом? Но я — не таков. Я не решаю свои вопросы пустым забалтыванием, я иду ему наперерез по кратчайшей возможной траектории.
Потому что после третьего однотипного сна я вспомнил эту навязчивую девочку со вполне очевидной цветочной ассоциацией. Сны наши, да будет вам известно, суть прямое и непосредственное продолжение, если хотите, подсознательное развитие нашей яви.
Приветливая продавщица цветов на углу — вот кто был причиной моего нескончаемого мучения по ночам. Именно ее улыбка не дает мне покоя, постоянно вырывая меня из серых будней. Знать, надо с этим покончить.
И вот я иду по улицам серого городка, удачно сливаясь с толпой прохожих, что в моем случае обыкновенно значит — не оказываюсь немедленно окружен показывающими на меня пальцем зеваками. Как говорится, пара-тройка цокающих языками сочувственных матрон преклонного возраста не в счет. Пусть так и остается. Я натягиваю пониже шляпу на нос, механически поднимаю к ушам воротник пальто и шагаю в запланированном направлении, стараясь по возможности оставаться в тени теснящихся вдоль улочки домов.
Там в окнах горит огонь и двигаются силуэты, но мне ли не знать, что это такой же морок, как и всё вокруг. Эти никогда на меня не реагируют, какое дело теням до живых людей, пусть и таких, как я, порожденных изгоями.
Ну, вот и пришли. Цветочная лавка на углу светится почти так же безжизненно, как и все окна вокруг, одна деталь — в отличие от них, сюда можно не только заглянуть случайным любопытствующим взглядом, но и вот так, личным образом сунуться.
Где же беспокоящая цветочница? Я настороженно кашляю, стараясь придать этому звуку вопросительную интонацию, оглядываюсь по сторонам. Не примете ли тот самый цветочек аленький, недаром же он мне так навязчиво снится!
— Вас что-то конкретное интересует, господин хороший?
Она, я оборачиваюсь на голос и тотчас замираю. Точно она. Только в моем сне она выглядит гораздо моложе — совсем еще девочка — и, удивительным образом, гораздо мертвее. Теперь, стоя прямо передо мной руки в боки, она, пожалуй, уж никак не сойдет за символизм расшалившегося подсознания.
Девушка и девушка, какая есть. Только смотрит она на меня вовсе не так, как я привык. Обыкновенно на меня принято вытаращиваться, с возмущением или сочувствием, но никак не эдаким с пристальным, сощуренным выражением глаз.
— У вас тут случайно не продается цветочек аленький?
— А вам зачем?
Странный вопрос, зачем. Может, надо человеку! Вот приспичило и все тут. Какое кому дело, вообще?
А цветочница все смотрит, все сверлит меня взглядом. Будто душу из меня всю вынуть хочет. У меня аж озноб пробежал от такого взгляда, хоть мне такая эмоциональная реакция судите сами, и не свойственна.
— Поищу, никуда не уходите.
Фраза эта ее отчего-то прозвучала сухо, как приказ.