Gaudeamus igitur

— Заканчиваем, — наконец приказала Вирра Джорджовна, и адепты стали ускоренно завершать труды. Я поставила последнюю закорючку, украшавшую собой горшок, и подняла глаза на судей.

— Вызывать мы вас будем по списку. — Магичка с челкой постучала длинными ногтями по пергаментному листу. — Вы станете выходить вот сюда, к доске, и рассказывать свой текст. Лучше рассказывать, чем читать, — но, принимая во внимание, что времени у вас было немного, за чтение баллы мы снимать не будем. Так… я все сказала?

— Про вопросы уточни, — тихо напомнила ей вторая.

— Верно, вопросы… Вопросов всего можно будет задавать три каждому оратору, и спрашивать нужно, если вы чего-то не поняли. То есть уточнять, а не дискутировать. Дискуссий нам здесь открывать не надо, на старших курсах наспоритесь. Всем все ясно?.. Тогда поехали. Первым будет выступать… та-ак, кто здесь у нас… ах да, Эжени Лендрэ!

Я вежливо поаплодировала; кажется, получилось довольно заразительно, потому что многие подхватили.

Длинноволосая девица, сидевшая за Полин, прошла к доске, на ходу заправляя за ухо русую прядь.

— Добрый день, — сообщила она, поудобнее перехватывая свои листочки и обводя аудиторию взглядом. — Моя тема «Свобода и вседозволенность». Я…

— Подождите, — перебила ее магичка в юбке. — Назовите ваше учебное учреждение, факультет и полное имя научного руководителя.

Девица запнулась.

— Н-ну… Школа Высшей Магии имени Эллендара Четвертого, факультет общей мантики. Магистр — Кира Блэйкворт, маг второй ступени…

— Замечательно, — качнула челкой другая чародейка. — Можете продолжать.

— Спасибо. — Девица (Эжени, верно?) улыбнулась в зал, но мне отчего-то показалось, что улыбка — смелая и в то же время просительная — адресована не нам, а конкретно жюри. — Итак, дорогие друзья, я выбрала эту тему, потому что она конечно же близка каждому из нас…

Я подперла щеку кулачком и стала слушать.

Когда девица закончила и под аплодисменты заняла свое место, я пребывала в самой настоящей растерянности. Здесь собрались равные — разве не так? Самые сильные, самые способные… ну или самые везучие, если говорить обо мне. Так почему же эти самые-самые несут такую несусветную чушь?!

Чисто технически девица говорила… ну, наверное, все-таки неплохо. Правда, складывалось впечатление, что свою пламенную речь она обращает к листочку, страстно сжимаемому в руках: на аудиторию она так ни разу и не взглянула. Но вот по содержанию… мама, кто ж ее готовил?! Нет, я отнюдь не великий оратор, и не мне, наверное, судить, но если уж у тебя есть мысль, так потрудись сформулировать ее конкретно! Для чего размазывать кашу по тарелке?

Впрочем, уже на втором выступающем я поняла, что Эжени — это еще ничего. Вторым номером выступал как раз адепт из К-Детского корпуса; по нему было отлично видно, что настоящий мужчина должен быть молчалив, как бревно. Может быть, там и учили воевать, но научить их разговаривать определенно никто не смог. Изъяснялся К-Детец короткими рублеными фразами, которые выходили из него с заметным трудом, закончив же свою речь, он с явным облегчением смахнул со лба трудовой пот. Сдается, не без сочувствия подумала я, К-Детец предпочел бы что-нибудь полегче. Отжаться там или подтянуться — разиков сто.

После него в центр кабинета вышла Полин. Очаровательно смутившись, она залилась нежным румянцем, назвала свое имя, фамилию и наставника и лучисто улыбнулась аудитории. Народ чуточку воспрянул духом, даже кактус на окне расправил пыльные колючки.

О чем Полин говорила — было, собственно, не слишком-то важно. Главным было то, что она ничуточки не боялась, активно — но в меру — жестикулировала и не забывала улыбаться студентам мужского полу. Под конец ей похлопали гораздо громче, чем прочим; поблагодарив аудиторию нежным «бальным» голоском, алхимичка быстренько заняла свое место.

«Я так боялась, так боялась!» — мимикой и жестами просигнализировала мне она.

Я кивнула. Хуже было то, что бояться начинала уже я: сообразив, что от выступления меня отделяет всего лишь один адепт, я мигом почувствовала нехорошую дрожь в коленках. Попытка взять себя в руки ни к чему хорошему не привела; я подышала, как учил Рихтер, медленно и на счет, потом постаралась расслабиться и подумать о хорошем. Все едино коленки дрожали, пересохший язык прилипал к нёбу, и я отчаянно боялась идти выступать. Да в чем же дело?! Я постаралась разобраться в себе, но так и не нашла ответа на нужный вопрос. Разве что… я, кажется, все-таки не боялась. Наоборот, мне хотелось выйти и произнести свою речь. Дрожью я была обязана скорее уж напряжению, снять которое не удавалось ни одним известным мне методом.

Следующим этапом говорить отправился некий адепт, сидевший на первой парте, — лохматый, клочковато-небритый, с волосами, собранными в неаккуратный хвост. К этому моменту я уже перестала воспринимать речи конкурсантов как единое целое и начала вылавливать лишь отдельные, самые забористые фразы. Но начало адептовой речи мигом выбило меня из апатии.