Гаухаршад

Хан велел расстелить молельный коврик не в своих покоях, где можно было отрешиться от земной суеты, как того требовали заповеди Пророка, а в самом роскошном помещении дворца – Тронном зале. Он начинал молитву и обрывал её, невольно любуясь цветной мозаикой высоких стен или завораживающей игрой воды, льющейся в мраморный фонтан. Оттуда взгляд Мамука перебегал к золотому трону под балдахином из зелёной парчи. Трон был великолепен в своей сказочной красоте: ажурные золотые пластинки покрывали его спинку и массивные ножки, а по краям блистали розетки из драгоценных камней. И даже парчовый балдахин, словно устыдившись своей недостаточной роскоши рядом со сверкающим великолепием, взял да расцвёл узорами из речного жемчуга. Этот трон теперь принадлежал ему – Мамуку, который прожил всю жизнь в юрте кочевника.

Новый повелитель поторопился закончить молитву, поднялся с коврика и устремился к трону. Он устроился на широком сидении, подложил шёлковую подушку под подогнутые ноги, горделиво вскинул голову. Но свидетелем его ханского величия стал только старый слуга, аккуратно сворачивающий молельный коврик, а ещё мальчик с опахалом, дремавший в углу.

Для хана Мамука, который поначалу упивался своей властью, вскоре правление большим государством открылось далеко непривлекательными гранями. Не прошло и двух месяцев, как к повелителю явились недовольные тысячники. Воины сибирского хана, которые пришли с ним из-под Кашлыка, заскучали. Город был сдан без сопротивления, и джигиты остались без добычи. Они съели всех овец и выпили бузу и кумыс, посланные своим господином, чтобы достойно отпраздновать воцарение на казанском троне. Безделье и пустые сумы подтолкнули отряды самых лихих воинов отправиться в окрестные аулы за лёгкой добычей и острыми ощущениями. Но местные жители дали отпор сибирским татарам: они взялись за оружие и перебили башибузуков. Главных зачинщиков грабежа, связанных по рукам и ногам, отправили к мансурскому эмиру, правителю тех мест. А эмир, недолго думая, повелел лишить головы виновников, и ныне тысячники потеряли лучших воинов, погибших столь бесславной смертью.

Хан Мамук разгневался и срочно собрал диван. Могущественные карачи, придворные, занимавшие важные посты в государстве, казанский сеид – все собрались в Тронном Зале.

Мамук грозно оглядел знатных казанцев и велел впустить на заседание своих тысячников. Сибирские огланы резко отличались от местных вельмож и одеждой, и манерами. Они бесцеремонно, с видом хозяев принялись рассаживаться на низких тахтах в одном ряду с казанцами. Но мест на всех не хватило, и кочевники с недовольным видом столпились у входа, на их смуглых лицах с редкой порослью бородок сквозили высокомерие и заносчивость. Бесцеремонное поведение вновь прибывших разозлило улу-карачи. Никогда Кель-Ахмед не выходил из себя, но ни один из ханов не позволял своим слугам вести себя столь развязно, как эти грязные кочевники, пропахшие дымом и лошадиным потом.

– Что это означает, повелитель? – нарочито медленно спросил улу-карачи. Он поднялся со своего места, едва сдерживая ярость: – Вы собрались объявлять войну или отправиться в набег? Чем объяснить присутствие здесь, на высшем совете ханства, ваших военачальников?

– Мне придётся объявить войну вам, алпауты, осмелившимся наказать и предать казни моих лучших людей! – Мамук не усидел на месте, хоть и не желал ронять достоинства в глазах казанцев. Он подскочил к старому эмиру, сверля Кель-Ахмеда буравчиками маленьких чёрных глаз:

– Не с вашей ли подачи, улу-карачи, мои воины остались без пропитания и добычи? Они оголодали и отправились добывать пищу у моих подданных. А эти несчастные посмели восстать против воинов своего повелителя и даже убить их! Что же тогда означает моя власть в этом ханстве, эмир, если ни я, ни мои люди не могут взять того, чем я владею?

– Здесь царят иные законы, повелитель, казанцы никогда не потерпят хана-насильника и грабителя! Если вы не измените своих взглядов и не приструните воинов, вся страна восстанет против вас! – вскричал Кель-Ахмед.

Хан Мамук расхохотался, он притоптывал ногой, обутой в ичиги тонкой выделки. Следом загоготали и тысячники, выступили вперёд, уже нацеливаясь злыми, несмеющимися глазами на ширинского эмира. Прочие присутствующие на диване вельможи замерли от страха в предчувствии беды, которая нависла над их головами.

– Схватить! – коротко приказал Мамук, резко оборвав свой смех. Он указал пальцем на Кель-Ахмеда и мансурского бека Агиша.