Гавайи: Миссионеры

– Неужели ты не приходишь сюда каждый вечер, чтобы по любоваться лучшим пейзажем островов? – удивился Уиппл.

– Я даже не предполагал.

– Ты только посмотри! – восторженно воскликнул доктор, поддавшись порыву поэтического вдохновения, несмотря на то, что его уже успели утомить картины местных ландшафтов. – Взять хотя бы вон те округлые холмы Ланаи, прямо за голубыми водами бухты на западе. Ты когда-нибудь видел более спокойные, умиротворенные холмы? Их зеленые склоны – словно мягчайший бархат, расстеленный щедрой рукой самого Творца. А к северу вздымаются причудливо изрезанные горные вершины Молокаи. На юге – опять холмы Кахоолаве. Куда ни бросишь взгляд – повсюду горы, долины и синее-си неё море. Вы здесь, в Лахайне – настоящие счастливчики! Вы живете в самом средоточии красоты. Скажи-ка, а ты наблюдал, как размножаются и воспитывают детенышей киты тут у вас, в проливе?

– Я не видел тут вообще никаких китов, – сухо ответил Эбнер.

– Мне рассказывал один моряк, когда я ампутировал ему руку, что он видел у Лахайны с дюжину китов – взрослых с детенышами. Потом он добавил, что всю свою жизнь гарпунил китов и считал их какими-то громадными и безликими существами, такими огромными, что океан не в состоянии со держать их в большом количестве. Однако когда у него развилась гангрена руки, и он понял, что ему будут отнимать её, то впервые стал наблюдать за китами. Он увидел, как отцы-киты и матери-киты самым настоящим образом играют со своими детьми-китятами! Он видел это, когда его корабль стоял на рейде в Лахайне. Он тогда ещё добавил… Ну, в любом случае, гарпун ему больше уже в них не бросить.

Но Эбнер не слушал его. Он сейчас занимался тем, чего не делал ещё ни разу. Он заинтересовался географическим расположением своего городка, живущего за счет пристающих к берегу китобойных судов. По правде говоря, он и раньше обращал внимание на холмы и горы, поскольку ему приходилось ходить по ним. Но никогда прежде он не замечал красоты моря и мелких островов, расположенных повсюду в этом море. Он не помнил этой темно-голубой воды, белого песка и бесконечного плавного полета величественных облаков. Теперь он начинал понимать, почему капитаны судов, да и все команды так радовалась, когда их корабли заходили в Лахайну: ведь здесь они находились в полной безопасности, и никакой шторм им был уже не страшен. Судно было надежно защищено со всех сторон, а на берегу они могли пополнить запасы пресной воды и продовольствия.

– Да, виды здесь привлекательные, – согласился Эбнер.

– Мне было очень неприятно услышать твою точку зрения относительно брата Хьюлетта, – начал доктор Уиппл, когда приятели нашли подходящий камень, на котором можно было устроиться и отдохнуть.

– Это не моя точка зрения, – поправил Джона Эбнер. – Так говорится в Библии. Он блудодействует с язычницей.

– Давай не будем употреблять таких архаичных терминов, – перебил Уиппл. – Мы имеем дело с человеком, который живет в году. Конечно, он не слишком сильный парень, и я никогда особенно его не выделял среди остальных.

– Брат Джон, что ты называешь " архаичными терминами" ?

– Он не блудодействовал с язычницей, брат Эбнер. Ты не возражаешь, если я перестану обращаться к тебе, каждый раз, используя слово "брат"? Эбнер, ты знаешь, а ведь этот Авраам Хьюлетт остался в Хане совершенно один с грудным младенцем на руках. И он понятия не имел, как воспитывать сына и что вообще делают с новорожденными.

– Брат Джон! – взорвался Эбнер. – Прошу тебя, не оскорбляй меня подобным языком. И, кроме того, у брата Авраама было ровно столько…

– И, кстати, та гавайская девушка не являлась язычницей. Она уже считалась настоящей христианкой и была его лучшей ученицей. Я знаю это все потому, что принимал у неё роды.

– Она родила ребенка? – шепотом выдавил пораженный Эбнер.

– Да, очень симпатичную девочку. Её назвали Амандой, в честь моей жены.

– И это произошло…

– Я уже давно не считаю месяцы, Эбнер. Они женаты и счастливы. И если существует некая мораль, которая требует, чтобы одинокий человек, такой, как Авраам Хьюлетт…

– Я перестаю понимать тебя, брат Джон, – воспротивился Хейл.

– Я похоронил уже стольких людей, ампутировал такое количество ног… Многое из того, что волновало меня раньше, в Йеле, теперь уже не будоражит кровь, мой старый сосед по комнате.

– Но, разумеется, ты же не позволишь такому человеку, как Авраам Хьюлетт, остаться в лоне церкви? С женой-язычницей?

– Мне бы хотелось, чтобы ты больше не употреблял это слово, Эбнер. Она вовсе не язычница. Если бы Аманда Уиппл завтра умерла, то я тоже женился бы когда-нибудь на такой же местной девушке. И я знаю, что Аманда сама бы захотела, чтобы я так поступил. Во всяком случае, она была бы уверена в том, что у детей будет добрая мать.

– Другие люди могут не разделять твоего мнения, брат Джон.

– Иммануил Куигли думает точно так же, и я горжусь им. Поэтому-то я и приплыл сюда, в Лахайну. Мы хотим, чтобы ты тоже присоединился к нам. Не допусти того, чтобы несчастный Хьюлетт был лишен духовного сана.

– Но Господь сказал, что накажет за блудодейство с язычниками!