Гавана, год нуля

Постулат номер раз: Эвклид хочет сделать себе имя на этом документе, хотя у него нет надежных контактов за пределами Кубы. Стоило мне упомянуть интерес писателя к этой теме, Эвклид тут же навострил уши, сообразив, что не он один интересуется Меуччи, так что как только этот человек узнает о существовании документа, он непременно захочет его получить. К тому же Эвклид точно знает, что эта тема меня увлечет. Тогда он решает рассказать мне о манускрипте, чтобы я не заподозрила, что документ находится у него. А заодно использует меня, чтобы вытягивать информацию из писателя и пополнять тем самым свой архив Меуччи, что окажется весьма ценным в тот день, когда он наконец-то сможет явить миру документ, чтобы создать себе имя.

Постулат номер два: Эвклид не смог ничего сделать с документом, потому что у него нет нужных контактов. Он в данный момент находится в очень трудном финансовом положении, и его младший сын фарцовщик подкидывает ему на пропитание. Когда я упомянула об интересе писателя к Меуччи, Эвклид увидел возможное решение проблемы с выходом на нужный уровень. Сам он с писателем незнаком, но если тот работает над данной темой, то его наверняка заинтересует манускрипт, который Эвклид может ему продать, чтобы улучшить свое материальное положение, хотя бы и на короткий срок. Но только в том случае, конечно, если у писателя есть деньги. Зачем же он рассказал мне о документе? Ну, конечно, затем, чтобы возбудить научный интерес у меня, которая знакома с писателем и может, вольно или невольно, привести Эвклида к нему.

Однако оставалась еще одна немаловажная деталь: Анхель. Мой ангел был женат на дочери Эвклида, так что мой старый профессор прекрасно знал, что он своими глазами видел документ, потому что дочь унаследовала ее в день свадьбы. Логично предположить, что женщина, о которой говорил мне Эвклид и которую я представляла себе его очередной любовницей, была просто-напросто его супругой. Можно думать, что за годы брака он из кожи вон лез, стараясь заполучить документ, однако она его не отдала, поскольку бумага эта являлась частью реликвии, которая должна перейти законной наследнице — дочке Маргарите. Эвклид тогда решился предложить деньги родной дочери, но девушка не согласилась. В первый раз, когда мы говорили о манускрипте, Эвклид подчеркивал, насколько важно, чтобы я ни с кем на эту тему не заговаривала. Даже с Анхелем. Почему? Да потому, что документ хранится у Эвклида, и он не хотел вмешивать Анхеля в эту историю, и уж тем более не стремился случайно пробудить в нем интерес к этому документу. Эвклид понятия не имел ни о сентиментальной галиматье в голове моего любимого, ни о его очарованности женщинами с историей. Ничего этого он не знал. Следовательно, Анхель его ни в малейшей степени не интересовал. А интересовал его писатель, который годами по крупицам собирал сведения о Меуччи и владел такими подробностями, о каких сам Эвклид узнал только благодаря некой Хулии, которую использовал вслепую.

В общем, мне предназначалась роль шестерки, которую Эвклид использовал точно так же, как и тогда, когда я писала диплом. Вот дьявол!

Я вернулась в постель, но уснуть так и не смогла. В половине седьмого я уже была на кухне, полностью одетая, чтобы идти на работу, и варила кофе. Ощутив на спине облапившие меня руки, обернулась и обняла своего ангела с заспанным лицом и всклокоченными волосами. Меня удивило, что он проснулся в такую рань, но он сказал, что ему стало одиноко, кровать без меня слишком большая, что пришел, чтобы я его обняла — сильно-сильно, — прежде чем сбегу на работу. Я обняла его, и мы сели пить кофе. Сонный Анхель просто сводил меня с ума — такой нежный, такой медленный, такой красивый. Выходя из квартиры, я еще раз его обняла и сказала, что сегодня вечером прийти к нему не смогу и что мы сможем поговорить в выходные.

Весь день я была на взводе. Ученики казались мне гораздо наглее и тупее, чем обычно, так что я посадила их делать самостоятельную работу — пусть поработают сами, поучатся использовать свои мозги, мои мне самой нужны: в эти минуты я напряженно размышляла, задействовав свои нейроны на полную мощность. К концу рабочего дня, едва закончились уроки, я со страшной скоростью выскочила за ворота. Минувшие часы только разогрели мое негодование. Эвклиду предстояло выслушать все, что клокотало и рвалось из моей груди.