Гавана, год нуля

По его версии выходило, что он ничего мне не сказал ровно потому, что не представилось удобного случая. С самого начала мой интерес к Анхелю был для него очевиден, и сообщение о том, что парень был мужем его дочери, могло, с одной стороны, пробудить во мне ненужное любопытство, а с другой — вынудило бы его говорить о Маргарите. А мне хорошо известно, вернее, только мне и известно, к каким тяжелым для него последствиям привел отъезд его детей, сначала Маргариты, а вслед за ней и Робертико.

— Я впал в депрессию, Хулия, помнишь?

И эта депрессия стоила ему работы в университете, заката карьеры, конца его социальной жизни. В тот день, когда мы с Анхелем случайно встретили его на улице, ему захотелось обо всем мне рассказать, но потом он подумал, что лучше этого не делать, потому что моя история не имеет ничего общего с его историей. Вообще-то, прибавил он, следовало бы признаться мне также и в том, что он звонил моему парню с просьбой об одолжении: ничего мне не говорить. Это был такой джентльменский пакт, но раз уж мой ангел его нарушил, значит, так тому и быть. Эвклид всего лишь хотел для меня самого лучшего, поэтому и решился ему позвонить, хотя, по правде сказать, они практически не общались. Когда Маргарита жила с Анхелем, она с Эвклидом не разговаривала, так что этот юноша был для него больше призраком, нежели зятем.

— А зачем населять призраками твои мечты, Хулия?

Он сказал, что предпочел видеть в Анхеле моего парня, нового персонажа в своей жизни, а не зятя, которого у него никогда, в сущности, и не было, не супруга дочери, которая с ним не разговаривала, потому что так и не простила отца.

— Хулия, я же не один раз изменил, — уточнил он.

И я поняла, что этой своей фразой он мимоходом дал понять, что я у него не была единственной. Хотя мне показалось это неуместным — по той простой причине, что я никогда и не претендовала на исключительность: любовники — это два тела, обладающие друг другом, лишь пока длится идиллия, оканчивающаяся либо забвением, либо соучастием.

В это мгновение повисла пауза. Мы молчали. Эвклид думал, какие истины еще мне открыть. А я затерялась в своих воспоминаниях о вечере в «Лас-Каньитас» и о том, что рассказал мне Анхель. Я думала о том, насколько непротиворечивы откровения Эвклида и что ему вовсе не обязательно было говорить мне о других своих любовницах и о том, что он понятия не имеет, о чем узнал Анхель от Маргариты. В общем, обо всем понемногу. Итак, я погрузилась в свои размышления, пока Эвклид не прервал их, сказав, что таковы были его резоны, и он надеется, что я пойму, и если теперь мне известны все подробности, он хотел бы кое-что мне рассказать.

— Раз уж пролился свет, пусть он осветит все, — прибавил он.

Я ничего не произнесла: наступила моя очередь слушать, и, надо сказать, я была в нетерпении. Дочь его носила то же имя, что и ее мать, имя, которое повторялось в семье, — традиция, ничего особенного. Самое важное, о чем Эвклид хотел мне поведать, было то, что именно его жена Маргарита была владелицей автографа Меуччи, о ней он мне и говорил в первый раз, когда зашла речь о Меуччи, и скрыл он от меня ее личность ровно по той же причине — дабы не примешивать к этой истории мои чувства. Но поскольку я об этом уже знаю, теперь нет никакого смысла хранить секреты.

— Документ я видел дома, Хулия, он принадлежал моей жене, так что я абсолютно уверен в его существовании, поскольку держал его в своих руках, — заявил Эвклид.

Становилось интересно. Я изобразила удивление и улыбнулась:

— Значит, он у твоей бывшей жены.

Однако Эвклид покачал головой. Руководствуясь семейной традицией, разного рода сентиментальными соображениями и тому подобными вещами, мать отдала его своей дочери.

— В таком случае документ у твоей дочери, в Бразилии, — весьма самоуверенно заявила я, а он снова возразил: документ здесь, на Кубе, его дочь знала, насколько Эвклид в нем заинтересован, но, желая наказать отца, перед отъездом отдала его другому человеку. В этой самой комнате, где мы с Эвклидом сейчас находились, Маргарита объявила о своем решении подарить документ тому, кто, по ее словам, мог найти ему лучшее применение.

— Он у этого писателя, Хулия, у твоего знакомого, друга моей дочери, — подытожил он.