Гавана, год нуля

Ему нужен был именно тот документ, который решила заполучить я. Внезапно меня охватило приятное чувство: не знаю, как точнее описать: как будто я — кукловод или что-то в этом роде. Я могла раздобыть документ и отдать его Лео, чтобы он использовал его в своем творении и стал знаменитым писателем. Или же оставить его себе и стать уважаемым ученым, извлекшим Меуччи из пучины забвения, как намеревался поступить Эвклид. Или же отдать его Анхелю, чтобы тот вернул манускрипт Маргарите. В последнем случае не прославится никто, но, несомненно, будет красивый жест — восстанавливающий справедливость, что-то поистине человечное.

Доехав до Ведадо и найдя работающий уличный телефон, я подскочила от радости: Анхель мне ответил. Сказал, что весь день ждет моего звонка, а этот чертов аппарат все молчит и молчит, так что он даже удивился, когда наконец услышал трезвон. Анхель — мой ангел. Сказал, что ждет меня дома при свечах, потому что электричества нет.

Антонио, мой Антонио, поглядеть бы вам с другом Гарибальди сейчас на нас — при свечах и без телефона…

В тот вечер мы устроились на балконе — ловить ветерок: в квартире при такой жаре и комарах находиться было совершенно невозможно. Анхель был нежен. Мы сидели на полу: он — прислонившись к стене дома, а я — прислонившись к нему, чувствуя кожей его тело и слушая его голос, тихонько напевавший: «Душа, что молча смотрит на меня, скажет обо всем лишь взглядом». И я подумала, что, положа руку на сердце, хотя мне очень жаль Леонардо, его роман не станет совершенным. «Знаешь, о чем я подумала?» — спросила я. И Анхель ответил, нет, конечно, откуда ему знать, что за мысль постучалась в мою головку. «Наверное, я смогу помочь тебе вернуть реликвию, — сказала я. — Эвклид ведь мой друг, ты же знаешь, так что, быть может, я смогу что-то сделать». Анхель повернулся взглянуть на меня и задать вопрос: правда, я это для него сделаю? Я кивнула, и наши губы слились в поцелуе — долгом, бесконечно долгом.

12

Затем наступила череда дней прекрасных и в некотором смысле забавных. Я тебе уже говорила, что чувствовала себя кукловодом — тем, кто дергает за ниточки, но никому не вредя, а просто очень осторожно двигая фигурки, дабы извлечь из каждой наибольшую выгоду. Странное такое ощущение, весьма приятное. Понимаешь меня?

Отношения с Анхелем помчались на раздувшихся парусах. В тот вечер на балконе мы заключили соглашение: я вынесу реликвию из дома Эвклида, и он сможет вернуть ее Маргарите-море-все-синей, приложив записку со словом «прощай». Он так обрадовался, что без конца смеялся и обнимал меня, называя «моя богиня», «моя королева», «женщина с огромным сердцем». Сказал, что прекрасно понимает, как выглядят его намерения в моих глазах, — экстравагантная чушь, и я наверняка думаю, что правильнее было бы послать всех призраков к черту, но он так не может, такой уж он человек, и всегда был таким — ну да, набитым под завязку разными маниями и ритуалами, которые только осложняют ему жизнь. «Хотел бы я быть как ты, — заявил он, — и жить в чудном согласии с числами», но вот только он — полная мне противоположность. Это верно, мы с Анхелем были разными. Возможно, именно этим он меня и привлек. А еще нежностью, поднимавшейся в моей душе при виде его длинных взлохмаченных волос и этого его взгляда ребенка, которому только что подарили гигантскую плитку шоколада. Ему даже в голову не пришло поинтересоваться, почему я решила встать на его сторону вместо того, чтобы поддержать друга: в ту ночь он был настолько счастлив, что вопрос этот просто не пришел ему на ум, а я предпочла не напоминать о журнальной статье, подписанной именем Эвклида. Зачем? Это наше с Эвклидом дело, и останется оно между нами. Анхель тут совершенно ни при чем. Он просто улыбался и обнимал меня, и в ходе обнимашек уже начал меня раздевать, и все кончилось сексом. Как прекрасно заниматься любовью на балконе, когда солнце село, темно, электричества нет, а еще нет проезжающих по проспекту машин, включенных телевизоров, музыки, нет ни малейшего ветерка — только писк комаров и наши ночные движения.