Гавана, год нуля

Дайани была избалована донельзя. Когда вся семья отправлялась в отпуск в Варадеро, у нее всегда была лучшая комната, а еще ей позволялось встать и уйти из-за обеденного стола, если у нее не было аппетита. Анхелю — нет: он был мальчиком, к тому же старшим, и должен был неукоснительно соблюдать все установленные отцом правила. Но и Дайани подросла и вступила в подростковый возраст, как и все. Бурление гормонов, война с родителем, и вот тут-то возникли настоящие проблемы. Однажды, например, она покрасила волосы: полголовы в красный цвет, а другую половину — в зеленый, и в таком виде пошла в школу. Там девицу с разноцветной головой сразу же отправили к директору и далее — домой с требованием явиться в школу с отцом. И что же сделал отец, вернувшись после беседы с директрисой? Схватил дочку за руку и со словами, что раз она жаждет привлекать к себе внимание, так он ей это сейчас обеспечит, притащил в парикмахерскую, где потребовал обрить ей голову. Пока волосы отрастали, Дайани плакала — все время. Анхель и Маргарита, тогда еще женатые, служили ей жилеткой. Особенно Маргарита, подчеркнул он, потому что они прекрасно ладили.

Проблема заключалась в том, что, по его словам, борьба с родителем стала излюбленным видом спорта его сестры; но отец твердил, что это все издержки взросления. В любом случае, выходки девочки били по ней самой. Анхель подозревал, что она балуется наркотиками, потому что ей случалось ввалиться к нему совсем никакой с просьбой дать ей проспаться. Дайани прекрасно знала, что в таком состоянии лучше не попадаться папаше на глаза, но тут уже не пожелал терпеть Анхель. Он был категорически против, чтобы она причиняла вред и бунтовала против самой себя.

«Теперь она носится с новой идеей: раздобыть денег, чтобы уехать из страны», — сказал он, тяжко вздыхая и чувствуя свое бессилие.

При всем желании единственное, что он мог ей дать, — это любовь, потому что у него и у самого ничего не было, и уж денег — тем более. Он жил на спорадические поступления арендной платы, время от времени сдавая одну из комнат — неофициально, без лицензии. Ну и отец иногда подбрасывал ему деньжат или закупал продукты. Именно тогда он и пригласил меня разделить с ним «новогодний ужин», приготовленный собственноручно.

В тот вечер, как и во многие последующие, мы устроились на диванчике, потягивая ром имени «папина любезность». Я сидела, а он — лежал, положив голову мне на колени. Анхель и сверху выглядел красавцем. Он поднял руку, пригладив мне волосы, и спросил, не утомляют ли меня его россказни. Я сказала, что совсем нет. Слушая, я входила в его мир, начинала иметь к нему отношение, даже не являясь частью его прошлого. Он улыбнулся и спросил, как у меня прошли дни, когда мы не виделись.

— На неделе я встречалась с Леонардо, — сообщила я. Предпочла, чтобы он узнал об этом от меня, а не от разговорчивого писателя.

Анхель отвел руку от моих волос и спросил:

— С Леонардо?

Я улыбнулась и рассказала, что зашла к нему на работу позвонить. Анхель привстал и повернулся налить себе еще рома, между делом пробурчав, что этот тип никогда не вызывал у него доверия.

— А ты ему очень симпатичен, — сообщила я.

Он отхлебнул, снова положил голову мне на колени и, обхватив обеими руками стакан, поставил его себе на живот. Сказал, что мне стоит быть поосторожнее с Леонардо; они знакомы уже давно, но друзьями никогда не были, потому что в Леонардо есть что-то такое, что не позволяет полностью ему доверять. Он не знает, как бы мне объяснить, это всего лишь интуиция, так что он предпочитает поддерживать с ним отношения, но не хочет наделять его полным доверием и мне не советует.

Внезапно мне пришло в голову, что Анхель может ревновать своих женщин к друзьям. Моя встреча с писателем пробудила в нем ревность, и мне это даже понравилось.

— Ну, так вот, — продолжила я, — Леонардо пригласил меня к себе на литературные посиделки.

Анхель с досадой взглянул на меня, а через несколько секунд заявил, что Лео не устает его удивлять. Он тоже туда приглашен; на самом деле собирался мне об этом сказать, однако хозяин его, очевидно, опередил. Мне польстил еще один знак его ревности. То, что мы оба приглашены, превращало вечеринку просто в вечеринку, а не в удобный случай продвинуть мою дружбу с Леонардо, но это не страшно — будет и другая возможность. Так или иначе, то, что Леонардо — цель номер один в розысках автографа Меуччи, не помешает использовать его как фактор риска в деле окончательного завоевания Анхеля. Так что я склонилась к Анхелю, поцеловала его в губы и прошептала:

— А не потому ли он тебе не нравится, что он был приятелем Маргариты, «море все синей, ветра крылья…»?