Гавана, год нуля

Знаешь, в чем моя проблема? Большая проблема, которая, как и все на свете, зависит от того, под каким углом на нее смотреть. В одном научно-фантастическом рассказе, который я прочла много лет назад, была фраза: «Когда ты находишься на берегу, движется лодка, а когда ты находишься в лодке, движутся берега». Все относительно. Нет? Снова старик Эйнштейн. Моя проблема в том, что у меня нет психологических травм, полученных в семье. У меня было счастливое детство: никто меня не бросал, никто меня не разлюблял, у меня есть мама и папа, мачеха и отчим, и все они вместе, все взбалмошные, все счастливые. Все любят меня и друг друга. Они любят и нас с братом, и дочек моей мачехи. Полный отстой. Совершенная гармония. Я еще и росла без каких-либо серьезных проблем, что неудивительно, потому что, когда люди друг друга любят, все остальное можно пережить. Нет воды и света, бегают тараканы, кто-то сходит с ума — а мои: ну и что? Когда люди друг друга любят, все преодолимо. Жесть. Клянусь, родители меня просто достали. Как бы странно это ни прозвучало, но взросление в таких условиях может стать настоящей проблемой, потому что делает тебя излишне структурированной. Как бы тебе объяснить? Это делает тебя очень восприимчивой, но при этом и очень справедливой. У меня просто сердце разрывается при виде чужих страданий. Мое сердце разрывается, когда я вижу Анхеля и думаю о его синдроме покинутости. Его бросали дважды, и даже сейчас он боится, что и сестренка от него уедет. И я верила ему еще и поэтому, и даже поняла, почему он прячет от меня документ. На самом деле это его единственная ложь. А с другой стороны — чего хотела я? Быть с ним, жить с ним. Именно это он мне только что предложил. Так о чем же еще просить?

Ни о чем. Я больше ни о чем не собиралась просить. Я понимала моего ангела и не собиралась его терять, хотя понять еще не значит простить. Понять: итальянка не вечно будет на Кубе, так что я заключу мир с моим ангелом, скажу ему, что я его понимаю и останусь с ним. Простить: я продолжу следовать плану Леонардо, переориентировав Барбару на Эвклида и изъяв у Анхеля документ, чтобы отдать его писателю. Это справедливо. Нет?

Не делай ты такое лицо! Да, меня просто наизнанку выворачивало от перспективы делить Анхеля с Барбарой, но мне не хотелось его терять, и он должен был заплатить за свою ошибку. Я ведь уже говорила: я равным образом восприимчива и справедлива. Нельзя так ранить людей. Я никогда подобного не терпела. Вот, например, недавно я тебе рассказывала, что решила уйти из Политеха, когда две мои ученицы вошли в туалет, рассуждая о моем дурном характере, причиной которому сексуальная неудовлетворенность. Помнишь? Это меня ранило до глубины души. Ты что думаешь — я спустила им это с рук? Конечно же нет. Это было несправедливо, поэтому мне пришлось кое-что предпринять. Девицы эти не сдали у меня ни одного экзамена, за целый год. Умом они всяко не блистали, и это сыграло мне на руку — скажем, это был их личный вклад, а остальное — спасибо математике, которая умеет быть неточной наукой. Кончилось тем, что обе были вынуждены пересдавать экзамен в августе: бедняжки зубрили учебники, пока остальные гуляли на каникулах. Одна прошла на следующий курс, а второй пришлось из университета уйти, но я точно знаю, что они усвоили этот урок, потому что я не спустила на тормозах. Когда они явились на переэкзаменовку, я посоветовала им уделять больше внимания учебе, а не фантазиям о сексуальной жизни преподавателей. Тебе, наверное, это не понравится, но это и называется «воздать по заслугам». И с Анхелем будет то же самое. Я его понимала, но сидеть сложа руки не могла, нужно было что-то делать. Мы жили в хаосе. Барбара была внешним элементом системы, оказывающим воздействие на поведение Анхеля, а мне захотелось стать бабочкой, которая вызовет ураган.

Эвклид появился в комнате с лампадкой в руках и объявил, что электричество отключили, но мать готовит на керосинке, так что я могу с ними поужинать. Приглашение я приняла, и Эвклид подсел ко мне с расспросами, что у меня случилось. Помню, что я смотрела на его лицо, подсвеченное в темноте, и в сердце своем ощущала большое и теплое чувство к нему, однако было бы справедливо, в высшей степени справедливо, чтобы документ ему не достался. Эвклид тоже лгал и должен за это ответить. Разве не так? Если кто-то и достоин получить документ, так это Леонардо, потому что его роман восстановит справедливость по отношению к Меуччи, тут я была согласна с Маргаритой. Пути назад отрезаны, хаос должен следовать путем эволюции. «Покажи мне фото твоей дочери», — попросила я Эвклида. И хорошо помню выражение сильнейшего удивления в его глазах. И я в первый раз увидела лицо Маргариты.

«…Принцесса молодая, и не злая, и простая, и красивая, как ты».

18