Гавана

Дверь «кадиллака» распахнулась, и конгрессмен вышел на тротуар, слегка покачиваясь от выпитого рома. Он провел рукой по своей роскошной белой шевелюре, поправил галстук с таким видом, будто наверху его дожидались герцог и герцогиня Виндзорские, и нетвердой походкой устремился к двери.

Эрл подумал, что было бы очень здорово, если бы он упал, выйдя из машины, – это позволило бы сразу же разрешить ситуацию. Но нет, Гарри твердо придерживался выбранного курса, вышагивая к озаренному красным светом входу. Эрл распахнул дверь, пропустил босса и еще раз осмотрелся, чувствуя нарастающую тревогу.

Оба поднялись по лестнице при свете висевшей под потолком единственной лампочки без абажура. Ноги конгрессмена, обутые в изящные туфли, тяжело ступали по старинным каменным ступенькам. Они поднялись на несколько ступенек, потом еще на несколько и остановились.

Конгрессмен обернулся к Эрлу.

– Знаете что, Эрл, – сказал он, – не судите меня строго.

– Сэр, мне самому довелось пару раз побывать в таких притонах, – ответил Эрл.

– Я знаю, что у меня есть красавица-жена, прекрасный молодой сын и замечательная карьера. Но человек должен порой делать то, что ему хочется. Будь я проклят, сейчас самое подходящее для этого время.

– Да, сэр.

– У меня есть одна мыслишка, Эрл, да поможет мне Бог. Это такая штука, какую ни за что не сделает ни одна белая женщина. В свое время у меня было несколько девочек, но этого я никогда еще не пробовал. А этой ночью, с Божьей помощью, попробую.

– Многие испытывают такие чувства, сэр, так что не думайте об этом. Нынче я у вас на службе и постараюсь приглядеть.

– Хорошо сказано, сынок. Должен заметить, что в Арканзасе еще не перевелись честные парни. Вся эта шушера болтает, что ты, дескать, твердолобый. Нет, сэр, ты отличный парень.

Конгрессмен улыбнулся, но в следующее мгновение у него сделался такой вид, будто он вот-вот отключится. Эрл приготовился подхватить его, однако босс совладал с собой, выпрямил подогнувшиеся колени, повернулся и продолжил восхождение в рай.

Эрл подождал несколько секунд – то ли пять, то ли десять. Ему не хотелось присутствовать при покупке женщины мужчиной. Он услышал негромкие голоса, нервный смех проститутки, резкую испанскую фразу, брошенную мадам, а затем шорох портьеры и позвякиванье колец, свидетельствовавшие о том, что проститутка и клиент удалились в спальню, чтобы совершить свою сделку. Только после этого Эрл вошел и увидел Пепе, со скучающим видом развалившегося на кушетке, и Mamasita, сидевшую за столом и занятую окончательными подсчетами. На полке стояло радио, по которому передавали репортаж о каком-то конкурсе мамбо или еще чем-то в этом роде; сменяя друг друга, возбужденно тараторили мужские и женские голоса, но Эрл ничего не мог понять, хотя владел принятым в публичных домах испанским жаргоном еще с довоенных времен.

Пепе не оставил места для Эрла, но тот и не намеревался садиться, считая, что в такой обстановке лучше быть на ногах, чем на заднице. Поэтому он стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди так, что правая рука находилась снизу и почти касалась пистолета. Время шло, одна мелодия мамбо сменилась другой, а та третьей. Пепе молчал, Эрл молчал, Mamasita складывала длинные колонки цифр, и вдруг:

– Айе-е-е-е-е! Нет, пожалуйста, нет!

Это был голос Эсмеральды, вопившей так, будто на нее накинулся сам дьявол, а затем послышался безошибочно узнаваемый глухой звук – звук кулака, с изрядной силой ударяющего по лицу.

– Будь ты проклята, воровка! Проклята, проклята, чтоб ты сгорела в аду! – Раздался еще один звук удара, и еще один. – Да ты знаешь, кто я такой? Ты знаешь, кто я такой?!

Эрл оказался там в следующую секунду. В комнатке, слабо освещенной мигающим искусственным светом, конгрессмен лежал на женщине и с силой лупил ее по окровавленному лицу. Эрл обхватил его железной медвежьей хваткой и оторвал от женщины, машинально отметив, насколько у конгрессмена дурацкий вид со спущенными до колен брюками, с торчащим напряженным членом, дергающимся в такт конвульсивным движениям тела, с лицом, залитым потом ничуть не меньше, чем лицо проститутки – ее кровью, и с его знаменитыми серебряными волосами, напоминающими сейчас воронье гнездо.

Эрл перенес его в сторону, не прислоняя к стене, а сам расположился между ним и скорчившейся в постели, рыдавшей и дрожавшей всем телом женщиной – ее кровь уже успела пропитать простыни, которые в мигающем свете обрели фиолетовый цвет.

– Я заплатил, – орал конгрессмен. – Она мне не дала, не дала, но я заплатил, я заплатил!!!

Эрл стоял, широко расставив руки в стороны, словно регулировщик на перекрестке, чтобы держать конгрессмена вдали от его жертвы, не причиняя ему боли.

– Будет, будет, – отеческим, почти ласковым тоном заговорил он. – Будет, остыньте, успокойтесь. Вы же не хотите сделать ничего такого, о чем будете потом жалеть. Дело того не стоит, сэр. Вы сейчас спуститесь вниз, мы отвезем вас в посольство, вы как следует вымоетесь и…

Тут у него за спиной оказался Пепе.