Гавани Луны

По-настоящему. Так что лет десять назад, когда я вернулся в Кишинев из Стамбула в статусе признанного писателя, и стал склеивать разбитое сердце влагалищными соками, которые жадно черпал между ног самых разных женщин своего городка, Люба даже пробовала жить со мной. Конечно, из этого ни черта не получилось. Я не жаждал верности и не мог дать ее. Люба страдала из-за этого, но с удовольствием передала меня по цепочке своей подруге. Ту звали Ирина, – для друзей и любовников Рина, – и она тоже увлекалась пьянством, прикладной магией и большими, твердыми членами. Поскольку я имею прямое отношение к последнему и первому, и опосредованное – ко второму, мы с Риной сошлись легко и быстро.

Всякий раз, когда я вспоминаю о той легкости, с которой вы с Риной изменили мне, – сказала как-то Люба, – я прихожу в уныние.

Брось, – говорил я, – кто, как не ты, свела нас?

Да, – говорила она, – но дело-то не в этом?

А в чем, малыш? – спрашивал я, засаживая ей поглубже, и заползая на нее повыше, ведь я обожал миссионерскую позицию с Любой, это всегда наводило меня на мысли об инквизиторах в лесах Парагвая и насилуемых ими индианках.

Я всегда завидовала Рине за ту легкость, с которой она дает мужикам, – говорила Люба, кося своими глазами индианки, – нет, не тело, а что-то…

Помню, как она сошлась со своим первым мужиком, который трахнул ее, когда мы учились в частном колледже в Яссах, вот была потеха, – говорила она, глядя мне в глаза и подергивая ляжками.

Впрочем, нет, не стану рассказывать, – говорила она, запрокидываясь.

Вот сучка, – смеялся я, вцепившись ей в грудь, – ты же уже рассказываешь.

Продолжай, – говорил я.

Ну, – говорил я.

Да говори уж, мне же все равно плевать, – говорил я.

Люба?! – говорил я.

Вот шлюха! – восклицал я, раздосадованный, и залеплял ей пощечину.

Но она молчала. Только этого она и ждала, она обожала, когда ее били. А я… Крючок впивался в кожу, и, пусть неглубоко, но распарывал ее. Но поначалу я не придавал этому никакого значения. Отец всегда говорил мне: если порезался, то посыпь рану солью, всего дел-то. Так что я никогда не придавал значения никаким ранам. К тому же, женщины мастерицы на такие штуки. И я трахал Любу, чтобы она там не говорила. И трахал бы еще много лет, – это может длиться вечно, почитайте-ка «Деревни» Апдайка, – если бы она не решила, что дальнейшая наша связь разрушает ее, как личность. Она перестала спать со мной, а мне было не до того, чтобы удерживать ее.

Ведь наш с Риной роман был в самом разгаре.

Он полыхал, как мусорный костер посреди двора, и чадил вонью сжигаемых крыс, павших листьев и пластмассовых бутылок. Адская, безжизненная атмосфера возникла в эпицентре нашего пламени. И только два таких беспринципных, подлых, бесчестных существа, как мы с Риной, могли выжить в нем. Говорят, крысам не страшна радиация, а тараканы выживут в мире и после ядерной зимы. В таком случае я знаю, кто станет Адамом и Евой а новом мире с заснеженными пейзажами и лосями, забредающими в супермаркеты. Мы с Риной выжили бы в самом аду, если бы ад существовал на земле. Да он и существовал.

И это, – на определенной его стадии, – был наш с ней роман.

Я сглотнул. Люба молчала, но меня ее молчание не обманывало. Я знал, что она может дышать в трубку часами, вовсе не считая это бестактным или бессмысленным. Я слышу, как бьется твое сердце, говорила она в такие минуты. А я ее сердца никогда не слышал. Грудь мешала.

Интересно, чувствуешь ли ты сейчас то, что чувствую я? – спросил я Любу.

Сильное сердцебиение и испуг, – сказала она.

Приезжай, – сказал я.

Приезжай, я хочу тебя, – сказал я.

А как же Рина? – спросила она, хихикнув.

Не веди себя, как дура, – грубо сказал я.

Рина в отъезде, – сказал я.

Стал ли бы я звать тебя сюда, чтобы потрахаться, если бы она спала в моей кровати, – сказал я нарочито грубо, потому что грубость Любу заводила, а мне очень, ужасно, хотелось ее завести.

Я взглянул вниз. Он стал как-будто бы еще больше и крепче. Я испугался, что он вырастет настолько, что проткнет мое подбрюшье. А чтобы этого не случилось, мне следовало найти кого-нибудь, кому бы я проткнул подбрюшье вместо своего. И Люба, с ее огромными грудями и горячечной задницей, была первым кандидатом на это увлекательное приключение.

Так ты приедешь? – спросил я, благодаря Дьявола.

Не знаю, – сказала она, став почему-то грустной.

Где ты сейчас? – спросил я.

Дома, – сказала она.

Значит, приедешь, – сказал я.