Гавани Луны

Глаза ее были широко раскрыты, словно у древней Медузы Горгоны, которой украшали свои колонны неунывающие греки. Волосы змеились вокруг головы, и то и дело попадали на глаза, но она все равно не моргала. Хотя любой другой на ее месте сдался бы и прикрыл глаза хоть на секунду. Но эта девушка не моргала, потому что была мертвой. И тут меня впервые осенило. Раз ее глаза все еще широко раскрыты, значит, они были такими в момент смерти. Она широко открыла глаза, когда ее убили. И лицо ее спокойно. Значит, это произошло мгновенно и неожиданно, подумал я. Голова, покачиваясь в волнах, пропала, и я вновь увидел на расстоянии одного дыхания – уже не обжигает, но еще чувствуется, – совсем другие глаза. Глаза Любы. Я приблизил к ней лицо, и мы стали целоваться. Она колотила у меня во рту языком, пока я шарил по ее телу руками, заворачивая на пояс юбку. Блузку я разорвал на груди, несмотря на ее негодующее мычание, и толчком раздвинул ей ноги. Она не удержалась и упала на кровать, которая оказалась пустой, что здорово ее удивило.

Глазам своим не верю, может, ты ее куда-то унес? – сказала она задумчиво, и я готов был поклясться, что в этот момент ее глаза потускнели и стали совсем такими, как у покойницы, колыхающейся сейчас в моем подвале.

Между подземельем и землей. Поистине, она попала в Чистилище, и ее проводник – я. Думая об этом, я чувствовал лишь слабость. Какую-то долю секунды хотел признаться во всем Любе, но мысль о том, что здесь появится полиция, рассеяла мои намерения. Я не был готов к этой борьбе. Волосы покойницы держали мои руки, словно цепи. А моей скалой стал этот дом на берегу реки. Как только я освобожусь и вдохну полной грудью воздух, и пойму, что смогу смотреть в глаза легавым и вести с ними утомительные игры в казаков и разбойников…

Так где она?

Люба все еще не верила мне.

Эта проницательная сумасшедшая едва не встала на корточки, чтобы заглянуть под кровать. Пришлось дать ей хорошего шлепка и начать, наконец, трахать. Впрочем, до главного блюда мы еще не добрались. Я рывком взобрался на кровать и на Любу, и навалился ей на грудь, где устроился поудобнее. Сидеть на этих роскошных мясных баллонах пятого размеры было все равно, что возвышаться на Соломоновом троне. И если груди его возлюбленной напоминали сосцы серны, то у моей Любви вместо груди были пышные холмы. Ничего общего с поджарой Риной. Ту бы я раздавил, попробуй только сесть ей на грудь. Рина, впрочем, никогда бы меня туда и не пустила – как и все властные женщины, она ненавидела, когда ее седлали по-настоящему. При мысли о Рине у меня скакнуло сердце, и я понял вдруг, как ее ненавижу. Приезжай, и я убью тебя, сука, почему-то подумал я. Люба приподняла голову, и, с горящими глазами, впилась в конец моего тела, который многие, почему-то, берут в кавычки. Я никогда так не делал. Конец это то, чем действительно что-то кончается, а разве не член – окраина мужской вселенной и ее горизонт? Так что я вцепился в ее жесткие черные волосы, и, напряженно глядя вниз, стал раскачиваться на груди Любы. Она брала все без остатка, она была из породы тех, кого зовут сниматься в особые категории порнофильмов. И ей это нравилось. Она гладила мои ноги, закатывала глаза и мычала.

Люба, гребанная ты шлюха, – подбавил я жару.

После чего осторожно позволил себе подумать, наконец, о том, что случилось вчера. Картина получалась не очень ясной. Я помнил лишь некоторые детали.

Я бросил пить несколько месяцев назад, и действительно не пил ничего, хоть это и стоило мне изменений на генном уровне. Я чувствовал себя буквально другим существом, и запомнил это. Дальше?

Вчера, когда я понял, что моя жена Рина отсутствует уже шесть дней, и, стало быть, у нее загул, – а ее загулы предвещали мне ад, – я взял машину и поехал к Кишиневу. Я посетил гигантский супермаркет «Метро». Из-за того, что я не пил, в голове у меня словно помутилось, и соображал я плохо, но по пути туда я явно не пил. Нечего было. После этого я вернулся. В багажнике у меня лежали продукты, ненужные, потому что я почти не ел и не готовил, – и несколько упаковок спиртного. Пять бутылок виски, три упаковки пива, два коньяка и вино. И если по дороге туда я еще тешил себя мыслью, что свалю все это в подвал дома, и спокойно поднимусь наверх, то на обратном пусти подрастерял оптимизм. За двадцать километров до городка – здесь оставалась ровная дорога, на которой никогда в это время года не стоял патруль дорожной полиции, – я остановил машину.

Вышел, открыл багажник, вынул бутылку и выпил прямо из горлышка.

И я очень хорошо помнил, как от первого глотка меня затрясло: по настоящему, волной.