Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Позволю себе отступление: на взгляд из XXI века, эпоха распада Речи Посполитой чем-то напоминает современную ситуацию на Украине. Да, это была оранжевая Польша. Славянские страны с противоречивым отношением к могучей соседке-России. Калейдоскоп политических витий, использующих народные волнения для борьбы друг с другом, непримиримые противоречия между регионами и много громких, пьянящих слов — свобода! Родина! Европа! И буйное опьянение демократией, которое три века назад привело страну к катастрофе. Конечно, различий здесь не меньше, чем сходства, но историческая аналогия просматривается. Впрочем, примеров подобного государственного суицида мы в истории находим немало.

Революция вызревала втайне, а наружу прорвалась, когда русский генерал Игельстрём, командовавший войсками империи, пребывавшими в Польше, начал роспуск польских войск. Игельстрёму не хватало дипломатических дарований, но польское свободолюбие и без внешних раздражителей рвалось из теснин государственного кризиса. Генерал Антоний Мадалинский не подчинился, выступил из Пултуска со своими кавалеристами. К нему присоединялись другие отряды. Мятежный корпус напал на русский полк, затем — на прусский эскадрон, разбил их и с триумфом отошёл к Кракову. Тут же в Польшу, а именно в Краков явился Тадеуш Костюшко, признанный вождь революции. На рыночной площади Кракова он произнёс свою клятву и был избран главным начальником восстания: это событие навсегда останется культовым в истории Польши. Военный инженер по образованию и революционер по призванию, он уже воевал против русских в рядах барских конфедератов, после чего сражался за океаном, в армии Джорджа Вашингтона, от которого получил генеральское звание. В 1794-м, на волне революции, он примет звание генералиссимуса — за пять лет до Суворова!

Чтобы разобраться в природе тогдашнего русского отношения к Костюшко, достаточно процитировать екатерининский рескрипт Суворову от 24 апреля: «Граф Александр Васильевич! Известный вам, конечно, бунтовщик Костюшко, взбунтовавший Польшу, в отношениях своих ко извергам Франциею управляющим и к нам из верных рук доставленных, являет злейшее намерение повсюду разсевать бунт во зло России». Не в первый раз возникала слаженная международная кампания против России: кроме Польши, удар могли нанести турки и шведы. Очередная война с турками месяц за месяцем назревала. Надо думать, решительность Костюшко была подкреплена этими обстоятельствами (как и золотом Парижской конвенции).

Конечно, Польское королевство мало чем напоминало Францию, но Державин был уверен, что поляки подхватили французскую болезнь — хотя и на свой лад. В продвижении к Варшаве Державин видел две цели: империя должна была взять всё, что слабый отдаёт сильному, и империя должна была пресечь распространение революционной крамолы.

Державин был рад, что его друзья — Дмитриев, Львов, Капнист — не поколебались во дни испытаний империи. Каждый из них воспел польскую кампанию, как умел.

Слава, слава русской груди,
Слава русскому уму!
Исполать вам русски люди,
Что послушны вы ему! —

это Николай Львов. Песня, прямо скажем, несовершенная. Но Львов, как это часто бывало, подсказал Державину ход, открыл азы заманчивого жанра… Державин познает его секреты, напишет несколько отменных солдатских песен — и передаст жанр в наследство Жуковскому. Но всё это — позже. Получив вести из Варшавы, Державин замыслил оду сложную, полифоническую, в которой сольются боевые трубы Пиндара, гусельки переливчатые из русских сказок и патриотическая публицистика — газетная хроника кампании.

Но сначала, узнав, что Иван Иванович Дмитриев размышляет о Польском походе Суворова, Державин взял на себя роль режиссёра новой оды молодого приятеля. Дмитриев присылал ему письма — из Астрахани, из Сызрани. В письмах — новые стихи: «На разбитие Костюшки. Глас патриота».

Публике подавай интригу: стихи Дмитриева принялись приписывать Державину. И впрямь Иван Иванович в те дни гремел по-державински:

Куда лететь? кто днесь восстанет,
Сарматов зря ужасну часть?
Твой гром вотще нигде не грянет:
Страшна твоя, царица, власть!
Страшна твоя и прозорливость
Врагу, злодею твоему!
Везде найдёт его строптивость
Препон неодолимых тьму…

Как это не похоже на привычные Дмитриевские «безделки»!