Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Император пожал плечами: «Но при родителе моём о письмах докладывали генерал-прокуроры». И тут стареющий певец Фелицы разразился дидактической тирадой:

«Я знаю; но родитель Ваш поступал самовластно, с одним генерал-прокурором без всяких справок и соображения с законами делал, что Ему было только угодно; но Вы, Государь, в манифесте при вступлении на престол объявили, что Вы царствовать будете по законам и по сердцу Екатерины: то мне не можно иначе ни о чём докладывать Вам, как по собрании справок и по соображении с законами, а потому и не могу я и сенатские и частные дела вдруг и поспешно, как бы желалось, обработывать и Вам докладывать. Не угодно ли будет приказать частные письма раздать по статс-секретарям?»

В ответ император выпалил гневно: «Ты меня всегда хочешь учить. Я самодержавный Государь и так хочу».

Дело шло к роковому разрыву… В устах сдержанного Александра это серьёзное предупреждение. Вельможи, узнавшие о диалоге, стали относиться к Державину как к политическому трупу. Конечно, мы невольно рассматриваем этот эпизод глазами Державина: именно он оставил подробные воспоминания о своих спорах с императором.

Когда Державин набрасывал «Записки», эти обиды ещё не перемололись в памяти. Могущественная польская партия во главе с Чарторыйским уже вписала фамилию министра юстиции в чёрную книгу изгоев…

В начале октября 1803 года он приехал во дворец с докладом — и император его не принял. А на следующий день юстиц-министр получил рескрипт, в котором царь хвалил его за исправную работу, но просил сдать министерский пост из-за множества жалоб… При этом государь повелевал Державину продолжить работу в Сенате и Верховном совете. Возможно, император надеялся, что старик оставит министерство без боя. А Державин написал государю горячее, нервное письмо, «в котором напомянул с лишком 40-летнюю ревностную службу и то, что он при бабке его и при родителе всегда был недоброхотами за правду и истинную к ним приверженность притесняем и даже подвергаем под суд, но, по непорочности, оправдывай и получал большее возвышение и доверенность, так что удостоен был и приближением к их престолу; что и ему служа, шёл по той же стезе правды и законов, несмотря ни на какие сильные лица и противные против его партии». В придворной жизни он разочаровался, приговаривал, что добросовестной службой не заработаешь царскую милость. Но не хотел уходить, не завершив дел, без славы, без почёта.

Словом, Державин напросился на аудиенцию. В четверг в десять часов утра государь его принял. Надоевший министр начал напористо, требовал обосновать отставку. А император, как вспоминал Державин, «ничего не мог сказать к обвинению его, как только: „Ты очень ревностно служишь“. — „А как так, государь, — отвечал Державин, — то я иначе служить не могу. Простите“. — „Оставайся в Совете и Сенате“. — „Мне нечего там делать“. — „Но подайте же просьбу, — подтвердил государь, — о увольнении вас от должности юстиц-министра“. — „Исполню повеление“».

Разговор исторический. Как-никак, мы стали свидетелями первой отставки министра в истории России!

Державин не просто отказался от сенатской синекуры. Оставаясь сенатором, он сохранил бы высокое министерское жалованье — 16 тысяч в год. А к отставке из министров получил бы в вознаграждение за труды андреевскую ленту. Но Державин гордо отказался от почестей, если уж впал в немилость к государю, если уж утратил влияние на судьбы государства… Остался он с ежегодным пансионом в десять тысяч рублей и без высшего ордена империи. Пройдёт без малого 170 лет — и другой поэт, приближенный к власть имущим, за вольнолюбивые выходки не получит к шестидесятилетию высшую награду Советского Союза — звезду Героя Социалистического Труда. Когда ему намекнут, что этот орден он не получит из-за слишком независимой позиции, — Твардовский ответит: «Не знал, что звезду Героя у нас дают за трусость». Державин тоже не хотел андреевской ленты за трусость и соглашательство…

Один год и один месяц служил Державин министром и генерал-прокурором — и, по его собственному выражению, «служба его была потоптана в грязи». Его преемником на посту министра юстиции стал П. В. Лопухин, который занимал этот пост до назначения его председателем Государственного совета. 1 января 1810 года пост министра юстиции занял Иван Иванович Дмитриев — друг Державина, к которому с этих пор наш герой стал относиться не без ревности.

Отставку столь пожилого министра публика могла бы воспринять как нечто само собой разумеющееся, но противники Державина оживились чрезвычайно. И вслед поверженному консерватору полетели проклятия. Особенно постарались рифмоплёты, которые надеялись, что Державин вступит с ними в поэтическую перепалку и осрамится. Как весело они слагали бранные куплеты: