Гаврош, или Поэты не пьют американо

– Так что, что берет Нина? – тяжело дыша, спросил Федор.

– Нина Николаевна Ургант, – ответил Мастер отдышавшись, – берет гитару. Поэтому ты и плачешь. В этом суть, пойми, а не в ППШ, не в калаше и не в чем-то еще…

Они пролежали в разных углах минут десять, потом Федор, отдышавшись, произнес:

– Ты прости меня, сегодня я не в форме с утра.

– Да ничего, мы ж не первый год знакомы, – ответил Мастер спокойно. – Ты ж мне как брат, ей-богу.

Мастер, встав, подошел, пошатываясь, к маленькому оконцу, поглядел на синевшее вдалеке небо и сказал задумчиво:

– И вообще, знаешь Федяй… Самое главное – у гитары есть струны. Ее не надо разбирать и заряжать, чтобы прочувствовать характер. Достаточно тронуть струну. Струна покажет тебе все. Она может зазвенеть, плавно вибрируя и постепенно затихая. Она может дать хрипотцу, ту самую, по которой ты узнаешь вдруг, что эта гитара твоя, и больше ты ее уже никому не отдашь. Ты запретишь к ней приближаться, чтобы не давать даже повода для измены. Гитару тоже можно гладить, и она теплее. Если это дерево, то ты почувствуешь ее характер по прикосновению. Дерево имеет душу, и ты можешь с ним подружиться. И тогда, считай, что ты овладел своей гитарой. Если ваши характеры близки, гитара будет служить тебе верно, покрывая ошибки и дополняя удачи.

Мастер прервался, взял у меня из рук инструмент и что-то подкрутил в нем.

– Вот человек от Гавроша пришел, например, – Мастер кивнул в мою сторону.

– И что? – не сдавался Федя.

– Странные у них беседы, – подумал я, – только что чуть не поубивали друг друга, и тут же философствуют.

– А то. Сейчас без гитары просто тяжело. То Маяковский мог взять несколько сот человек махом, прокричать, прорваться и овладеть наскоком. Залы не те. Не маленькие кафешантаны, но стадионы и дома культуры. Да, публика жаждет звука, громкого звука. Живем плотно. Небоскребы-муравейники плодоносят тысячами, но теперь нужна техника. Случилось, что мы выбрали гитары. Могли выбрать и что-то еще, но сложилось с гитарами. Симбиоз.

Ну и самое главное – гитарой мало овладеть, на ней надо уметь играть. Это требует усилий, стертых до мозолей пальцев и месяцев усердного труда.

А калаш твой взял – и пошел на войну проблемы решать. Это легче. А то, что легче, всегда соблазнительней.

Пойми ты, Федька, мир разделился на тех, кто владеет калашом, и тех, кто владеет гитарой. Хотя бы в мечтах. Третьего не дано. И дело не в патриотизме, не в сепаратизме и не в миллионах других измов. Один отнимает жизнь, а друг дарит.

Мастер неожиданно повернулся ко мне и спросил:

– А вы-то с кем?

– В смысле? Что Вы имеете в виду? – не понял я.

– Ну, вот поэты, они выбирают гитары. А с кем Вы? – разъяснил он.

Я махнул рукой:

– Так я, выходит, уже выбрал…

– Ну, забирайте – готово! – Мастер провел рукой по струнам бывалого и вновь готового к сценическим боям инструмента.

С облегчением я вышел из подвала, вдохнул свежего воздуха и поехал домой, сжимая в руках многострадальный инструмент, посетивший столько стран и континентов.

Рука

Никогда не забуду эту руку.

Теплая, цепкая и надежная.

Даже Гаврош может испугаться. Взять и испугаться. Ты же не железный, каждый день подниматься по этим ступенькам. А вдруг тебя ждет осечка? А если связки, струна, монитор, возьмут и подведут?

А Гаврош вдруг возьми, да и скажи:

– Проводи меня на сцену.

Впереди был кордон из милиции, за которым тянулись десятки, сотни и тысячи рук. Не то, чтобы это походило на выход гладиатора, но требовало усилий. Я взял ее ладошку и пошел вперед. Первые уже ревели, так что перепонки с трудом выносили давление. А еще и Митрич начал долбить по «бочке».

В другой руке у меня была связка плакатов и календарей с Гаврошем. Кто-то резким движением вырвал ее почти сразу. Лезть в толпу за справедливостью было бесполезно. Пару раз чья-то рука скользнула по волосам, но я успел увернуться. Со всех сторон вдруг накрыло эмоцией то ли всеобщей любви, то ли неземной ненависти. Я и не думал, что тут, на подступах бывает так страшно. Висок пульсировал, раз-два, раз-два, отвлекая внимание от окружающих лиц и тел.

Если где и есть настоящий страх – то это там, на подходе, когда на тебя обрушивается неизвестность и стремится придушить волю цепкой лапой, вжать в землю, а потом растоптать, дабы не повадно было… Тут же к ней на помощь приходят те, кого ты боялся всю жизнь, – чудовища из детских страхов, сомнения в себе и мысли-самоеды, которых ты вроде почти победил, но они откуда ни возьмись появляются внутри, в самом центре тебя и сковывают мозг космическим холодом.

Спустя вечность мы подошли к заветным ступенькам. Она лишь хлопнула по плечу, шепнула «спасибо» и побежала туда, навстречу новому испытанию…