Гаврош, или Поэты не пьют американо

Каждый театр не похож на другой. Со своей аурой, своими стенами и своими запахами. Возьмите подмостки. Дерево – это только дерево. Но подмостки хранят все. В подмостках суть театра. Они могут скрипеть от старости, а могут от страсти – и им это простительно. Это придает шарм. Но не только. Ценность шага, цена движения. Если ты рискнул и сделал шаг, шаг за которым раздастся скрип, который привлечет взгляды, то нет права на ошибку. Ты не можешь обмануть эти сотни повернувшихся голов, и выдать пустышку. Подмостки не прощают.

Зал всегда в противовес. Мягкий занавес прочнее великой китайской стены. Занавес никогда не пустит вас в тайны, хранимые им.[4] Он умрет вместе с театром, разделенным испокон веков на две вселенных, немыслимых друг без друга.

Рожденный для сцены не усидит в мягком кресле зрителя.

Я неспешно слонялся по тихим коридорам Мюзик-холла, пока внимание мое не привлек голос, звучащий в конце одного из темных коридоров. Как будто что-то читали. Голос то становился громче, то затихал. Подойдя поближе, я понял, что за дверью читают Евгения Онегина:

Когда же юности мятежной
Пришла Евгению пора,
Пора надежд и грусти нежной,
Monsieur прогнали со двора.
Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде;
Как Дэнди лондонский одет —
И наконец увидел свет.

Голос был приятный и низкий. Я решил послушать дальше, присев на пол.

Неожиданно дверь распахнулась и на пороге появился человек среднего роста, как ни странно совершенно лысый.

– А вы что здесь делаете? – спросил он, уставившись на меня.

– А как вы узнали, что я здесь? – ответил я вопросом на вопрос, слегка смутившись.

– Да у меня чутье на зрителя. Я люблю один репетировать. А как кто слышит, сразу чувствую. Профессиональное.

– Интересно. А я перед «Мотофозо» решил побродить тут.

– Понятно. Я тут, в Балтийском Доме работаю, ну и в Мюзик-Холле иногда. Пушкина репетирую.

– Погодите – я вас знаю. В «Ментах…» по телеку видел, в последней серии.

– Да, есть такое. Приглашают, – слегка смутившись, ответил актер.

Достав из кармана табак и какой-то станочек, он начал скручивать папироску.

– Вы не против, если я закурю? – спросил актер.

– Курите, мне все равно. А почему вы не покупаете их в магазине?

– Да недавно в Англии был, по личным делам. Там пачка Мальборо стоит 5 фунтов. Даже богачи крутят. Целый месяц привыкал. Теперь так привык, что и здесь продолжаю.

– А почему тут репетируете?

– Меня тут все знают, а дома не могу, не идет. Каждому актеру нужно найти свое место для репетиций.

– Слушайте. Это же очень тяжело – столько текста запомнить?

– Да ерунда, профессиональное. Тем более Пушкин легко идет обычно. Слог хороший. Вот Есенин тяжелее.

– Да, я Есенина в школе тоже не мог осилить, – понимающе кивнул я.

– Меня другое печалит в этом спектакле.

– Что именно?

– Да вот, например, все знают Дантеса.

– Ну да, и что?

– А почему? Почему его знают?

– Потому что он убил Пушкина.

– Вот и я про то. А он разве достоин, чтобы мы его знали?

– Наверное нет.

– Вот и я про то же. Зачем нам знать Дантеса.

– Ну, это же история.

– Точно. Это как Герострат, спаливший храм Артемиды. Я вот своих друзей опросил – знают ли они кто такая Артемида.

– И что?

– А Вы как думаете? Конечно же, никто не знает.

Я понимающе кивнул.

– Кстати, а кто это?

– Между прочим, сестра Аполлона. Личность известная, богиня всего живого, плодородия и чадорождения. Она же Диана, богиня охоты у римлян. А вот Герострата все знают. Что с вами? Вам неинтересно? Вы смотрите в окно.

– Да нет, я о своем задумался. Извините, отвлекся, не знал я… про римлян.

– Ну так вот, – продолжил актер, – у нас в спектакле 2 действия. Рассказывать долго, там разный баскетбол – в современном стиле все переделано. Для современного зрителя. Не суть…Половина второго действия – это личность Дантеса.

– И что?

– А то, что Евгений Онегин занимает у нас полчаса в спектакле, а Дантес – час. Я просто понять хочу. Вот кто он такой Дантес? Никто. И ничто. Никому вроде должен быть неинтересен. А вот поди ж ты. Вместо того чтобы разбираться, как писался Онегин, и в чем его сила, мы копошимся в грязном белье Дантеса. Кстати, вы знаете, лет через двадцать после дуэли он имел наглость претендовать на наследство Пушкина, то есть пытался отсудить часть денег у его детей. Каков подонок? – спросил неожиданно актер.

– Про это я вообще ничего не знал, – поразился я.

Ну да, он же был женат на сестре Натальи Николаевны. Сестра лет через семь умерла. Так вот. Меня что бесит во всей этой истории – что Пушкин повелся…

– Как это? На что повелся? – удивился я.

– Да на письма. Кто-то распространял слухи, что у Дантеса роман с Натальей Николаевной. А Пушкин повелся, стал метаться, на дуэль вызывать. Вся штука в том, что это он же Дантеса на дуэль вызвал.

– А что здесь особенного?

– Ну, по сути – выходит, что Дантеса на дуэль вызвали, и ему отказать было несподручно. То есть Пушкин как бы сам виноват.