Газават

В пханшамбу,[113] в счастливый день недели, накануне джумы, выехал он из Ичичи со всем семейством и казною, услышав, что русские войска приблизились к селению. Остановившись в Тилетле, чтобы дать передохнуть женщинам и детям, он узнал тяжелую весть… Чох сдался русским! Чох — поблизости Гуниба, на который возлагает все свои надежды имам! А в самом Тилетле было уже опасно оставаться… Все кишело изменой вокруг него, и он поспешил выехать из Тилетля, невзирая на ночь и усталость. Это ли не бегство? Это ли не позор? Если бы кто сказал ему, Шамилю, год-два тому назад, что он, как трусливая чекалка, будет пробираться к своей норе под покровом ночи, он бы приказал изрубить в куски дерзкого, а теперь… теперь! Да неужели же он так состарился и одряхлел, что недостанет у него силы победить или умереть!

И сгорбленная фигура имама гордо выпрямляется в седле, и глаза бешено сверкают былым, жутким огнем.

— Повелитель, — слышится ему как во сне знакомый голос его сына Кази-Магомы, — наши наибы говорят, что путь опасен в горах… Здесь вся местность кишит бродячими шайками разбойников и грабителей — барантачей… Не лучше ли остановиться на горе Ратланте-Меере[114] или ехать в Тиндал, где живет твой самый верный и преданный тебе народ?

— Молчи, Магома! Ты говоришь, как трус. Если я, твой отец и повелитель, не боюсь штыка уруса, могу ли страшиться я жалкого барантача?

— Но отец, с нами женщины… Надо позаботиться о них…

— Жены и дочери природных горцев должны прямо смотреть в очи опасности… Или ты не знаешь этого, сын мой?

Кази-Магома только тихо вздохнул и, пришпорив коня, отъехал от Шамиля. Его сердце сжималось от страха… Не за себя, нет! В числе прочих женщин ехала его жена, красавица Керимат, единственная привязанность в мире этого эгоистичного и расчетливого человека.

Среди женской группы царило глубокое молчание.

В самом центре ее, недалеко от лошадей, навьюченных бурдюками с сокровищами и деньгами Шамилевой казны, ехали жены имама.

Несколько поодаль держалось юное поколение сераля, изредка перешептываясь между собою. Отряд замыкался сыновьями и зятьями Шамиля и его вернейшими слугами-мюридами.

Ночь, казалось, еще плотнее, еще непроницаемее надвинулась на горы. Теперь уже ни зги не видно кругом… Кони ступают наудачу… Только гул копыт резко звучит в ночном воздухе, будя и нарушая мертвую тишину.

— Мне страшно, Зюльма! — послышался среди группы женщин нежный молодой голосок, и одна из ехавших всадниц чуть склонилась в сторону своей спутницы.

— Чего ты боишься, бедняжка? — отвечал ей молодой, нежный голос…

— О, Зюльма! Тяжело расставаться с жизнью, когда яркое солнце блещет над твоей головой… Ужели для того меня отдал Абдурахиму повелитель, чтобы умереть и лишиться счастья тогда, когда жизнь кажется такой прекрасной и радостной, как день…

— Ты боишься за мужа, Патимат?

— О, Зюльма! Ты угадала мои мысли… Слушай, красавица… Мы спешим на Гуниб, я знаю, хотя повелитель строго приказал скрывать от нас это! Русские по пятам следуют за нами… И это я знаю также. Они придут и туда… О, у них быстрые крылья, у этих урусов… Слушай! Они убьют нас всех, Зюльма; черное предчувствие говорит мне это… И мой Абдурахим погибнет под их штыками… О, это ужасно, Зюльма! Ужасно! Какой страшный рок повис над моей головою?

— Ты его очень любишь, бедная сестричка? — послышался нежный вопрос.

— Очень, Зюльма! Как золотое солнце моей родины, как лунный серебряный луч, как алмазную восточную звезду!.. Двух месяцев не прошло с тех пор, как имам-повелитель благословил наш рук-эта-намаз в Ичиче, а сердце мое до краев наполнено любовью к моему господину! Да и нельзя не любить его… Он добр со мною, как ангел, и кроток, как лань… Не к кровавым подвигам и не к бранной жизни лежит его душа… Он готов дни и ночи читать книги мудрецов и знает все главные науки востока…

Гордостью звучит голосок молоденькой женщины. Она справедливо гордится своим Абдурахимом. Горячей привязанностью полно ее сердце к нему.

Три месяца только тому назад он сорвал ей ветку аксана,[115] а еще через месяц отец свершил их рук-эта-намаз; ее, пятнадцатилетней девочки Патимат, и его, совсем юного, не по годам мудрого юноши.

А теперь она должна дрожать и волноваться за его жизнь… Что ждет его там, на вершине Гуниба, что ждет их всех, — победа или смерть? О, как ужасна будет ее судьба, если убьют ее Абдурахима! Переживет ли она эту потерю?.. О нет! Тысячу раз нет! Она умрет вместе с ним… А Зюльма? — мелькает в голове молодой женщины… Бедная, маленькая крошка Зюльма! Она так стойко переносит свою потерю! Только со дня смерти Джемалэддина ее личико стало бледнее ее белой чадры, да огромные глаза ввалились и горят ярче яркой звезды Ориона.

Бедняжка Зюльма! И она любила! И ее Джемал не выносил жизни джигита и удалялся от шума битв, точь-в-точь как и ее повелитель, и ее азис… А вот взял же его Аллах к себе. Значит, Аллаху нужны кроткие, чистые сердцем.

Значит, и ее Абдурахим может…