Газданов

«Последний номер "Возрождения", последний номер "Последних новостей", в котором редакция, убегая из Парижа, обещает выпуск газеты где-то во французской провинции, — первый номер "Парижского вестника": это — грань, межа, водораздел целых эпох», — восторженно писал Илья Сургучев, будущий автор трогательных романов «Ротонда» и «Детство императора Николая Второго».

Несмотря на презрение, с которым воспринимали публикации в «Парижском вестнике» многие русские «парижане», избежать его чтения было почти невозможно, — газета в то время была единственным источником, из которого можно было узнать официальные сообщения, касающиеся белой эмиграции. По этой же причине трудно было избежать какого бы то ни было сотрудничества с комитетом, возглавляемым Жеребковым. Все русские эмигранты обязаны были там зарегистрироваться и получить новые документы.

Гайто с Фаиной тоже прошли эту процедуру, стараясь как можно скорее покинуть регистрационный пункт и не вступать в лишние, неприятные разговоры. По обрывкам тех фраз, которые они слышали, стоя в очереди, явственно ощущалось, что русские эмигранты, хотя и пришли скрепя сердце на регистрацию, не спешат по призыву Жеребкова расставаться со своими традициями, среди которых первой и главной была любовь и сострадание к родине. И потому вести с Восточного фронта были главной темой в их скорбной очереди. Эти русские симпатизировали не Краснову, а Деникину, который гневно отверг предложение идти на службу к немцам: «Я служил и служу только России. Иностранному государству не служил и служить не буду». Эти русские в кинематографе после просмотра военной хроники узнавали друг друга по заплаканным лицам и по шепоту: «Пожалей, Боже, наш народ и помоги!» И только в одном эти русские были согласны с Жеребковым: в это время действительно открывалась новая страница эмигрантской жизни, которая лишь отчасти зависела от них самих. Для Гайто это «отчасти» означало вступление в борьбу. В процессах «стихийного характера» Гайто был готов поддержать не только движение «против», но уже отчетливо уловимое движение «за».

2

Для Газданова, как и для многих русских эмигрантов 1942 год стал переломным в отношении к войне. Эволюция которую пережил Гайто за четыре года Второй мировой, была чрезвычайно близка той, что обнаружил в своих «Письмах о незначительном» его друг Михаил Осоргин. После войны про Осоргина стали писать, что он, как настоящий русский интеллигент, был участником движения Сопротивления.

Гайто знал, что это не совсем так, вступить в настоящую борьбу Михаил Андреевич уже не мог даже по состоянию здоровья, но будучи человеком свободолюбивым, не противостоять злу тоже не мог. Это свойство было еще одной из многочисленных точек их соприкосновения.

Отъезд Осоргиных из Парижа Гайто перенес особенно тяжело. В Париже, как мы знаем, они были почти соседями, виделись часто, и потому обоим было непривычно обмениваться короткими открытками, в которых всего не опишешь, не обсудишь.

«Я не писал, — извинялся Газданов в августе 1942-го в письме к Осоргину, — ибо так мало можно сказать в почтовой открытке, и это меня удручает. Я сохраняю к Вам все те же чувства. Я Вам желаю всего того, что может Вас сделать счастливым. Я мирно живу и пишу незначительные вещи. Я имею возможность говорить о Вас каждый раз, когда вижу наших общих друзей, правда, их остается все меньше и меньше…»

Только много позже, прочитав осоргинские публикации в американских журналах, Гайто убедится в совпадении их душевных движений и откликов на военные события, в том совпадении, которое неизменно ощущал при общении с Михаилом Андреевичем на протяжении многих лет.

«Я не хочу быть пристрастным ни к одной из воюющих сторон, — хотя пристрастие и не считаю своим пороком. Итальянцы пока не отличились стратегическими доблестями и не проявили военных успехов, — осуждать ли за это итальянский народ, видеть ли в этом его духовную слабость? Англичане выказали необычайную стойкость и героизм, признаваемый даже их врагами, – разве это лучшее, что можно сказать об англичанах как нации? Немцы считают себя накануне завоевания не только Европы, но и целого мира, – дает ли это им право на звание лучшего в Европе и в мира народа? Россия проявила змеиную мудрость в столкновении народов, неужели именно этого рода мудростью мы должны гордиться? И Италия – не дуче, и Германия – не фюрер, и СССР – не товарищ Сталин», – читал он в открытом осоргинском письме «О нации, о чести и прочем» от 17 февраля 1941 года.

Дальше – горькое сожаление, которым наполнен текст осоргинской статьи «О войне, Вольтере и прошлом» от 24 февраля 1941 года.