Газета День Литературы # 008 (1998 2)

Вот в той передовице “Завтра”, откуда я взял абзац для эпиграфа, есть такие строки: “Мы хотим понять, что нам уготовила теория ”системной оппозиции”, за которую Ельцин вешает на шею награды”. Нет, Андреич, не так. Это я, читатель “Завтра”, хочу понять — на хрена же вы столько лет всей газетой сажали народу на шею “системную оппозицию”, если до сих пор не поняли ее “теорию”? Это и есть “выверенная политологическая технология”? “Где теперь центр сопротивления, боевой штаб отпора?”— вопрошает автор передовицы. Но ведь это ты, Александр Андреевич, лично призывал читателей не отдавать “на заклание бычка оппозиции” Зюганова, а теперь “Завтра” спрашивает, где штаб?! Отвечаю: его бычок языком слизал.

В упомянутой передовице “Завтра” недоумевает: “почему не восстает на убийц народ?” Действительно, почему? Может, народ умнее, чем мы о нем думаем, и не зная броду, не суется в воду? Если он по призыву “Завтра”, восстанет, прольет кровь, потерпит поражение (а такой риск есть и в случае победы восстания) — то что? Утешится передовицами, где призывавшие его восстать начнут задаваться вопросами: “А по какой теории мы восстали? А куда подевался штаб сопротивления? А почему вожди нас предали?”

Видишь, какие мысли выплеснулись на бумагу у твоего друга, еще не овладевшего “выверенными политологическимим технологиями”. Поэтому я и не знаю, как написать тебе юбилейное слово. Единственное мое юбилейное пожелание — искренне желаю, чтобы к твоему 65-летнему юбилею ни у кого не возникло тех мыслей, что я изложил здесь, будучи в роли Бабы Яги…

photo 6

Во глубине рязанских рощ… Октябрь-93. Владимир ЛИЧУТИН, Владимир БОНДАРЕНКО, Дуся ЛИЧУТИНА, Евгений НЕФЕДОВ, Александр ПРОХАНОВ и кот Гошка.

Владимир Владимирович Личутин В БЕГАХ

Саня, друг сердешный! Русским поэтам всегда доставалось по голове, чтобы отбить память. Но мелкие человеченки извека впились, как клещ, в недра народа и не понимают, что дни пережитые хранятся в сердце. А душа — мир недосягаемый для самого изощренного изуверца. Ну что ж, встал с земли, отряхнулся, да и вновь за русское дело, за долгую, вроде бы безрадостную, изнуряющую работу, кою никогда не прикончить, пока за кремлевскими стенами сыто поуркивает дворный медведь, захмелевший от власти. Ты сам по доброй воле вызвался и вступил на стезю служения, впрягся в воз бесконечного устроения, чтобы разбавить гнетущую темь, что угнездилась за окнами, и раздуть хоть малую искру света.

Вот и опять год пролетел с октябрьского народного восстания, когда "Белый дом" очистился через пожар, оделся в нетускнеющие святые ризы, видимые только посвященным. Лучше бы Ельцин разметал его по кирпичикам, стер в труху и на том месте насадил парк, хотя и тогда бы не загасить, не утаить священного места.

Сидим, поем, уже захмеленные:

…А где тот лес?
Черви выточили…

Голос у Проханова бархатный, густой, из самого сердца, в темных влажных глазах будто настоялась слеза, черный волос с проседью крылом на лбу, но лицо серое, с набухшими мешками… Господи, да кого же красит время? Оно скручивает нас в желтый пергаментный свиток, вытягивает на свет божий желвы и пузыри, иссекает морщинами, но если знать, что сей мир временный, то для спасения души есть еще время, и каждый грядущий день может стать самым счастливым, несмотря на всю тягость быванья.

На стене в ковчежцах десятки тысяч разноликих летучих существ, нанизанных на булавки; это окаменевшие, как бы забальзамированные сгустки тропического света, вспышки голубых речных излук, щепотки рыжей глины, яхонты и яшмы горных круч, осколки горнего сияния. Божьи твари, будто небесные вестники, некое воплощение эфира; бабочки возникают словно бы из ничего, растворяются в земле-матери и снова вспыхивают как бы из травяного семени, древесной шелухи, из птичьего помета, из сопревшей ягнячьей шкуры, чтобы расцвесть зазывистым летучим цветком, сплетенным из шелковых и бархатных нитей.

…И где черви? Они в гору ушли…

Сквозь прищур глаз странно смотреть на эту драгоценную паволоку в стеклянных скрынях, сшитую из окаменевших существ; но и тут королевские махаоны и крапивницы, и африканские однодневки не вызывают грусти, но лишь восхищение. Проханов гонялся за ними во всех концах света: заброшенный вертолетом где-то в Конго, Мозамбике иль в Никарагуа в сердцевину глухих джунглей, забыв об автомате, он, как наивный восхищенный мальчонка гонялся с сачком за эфирными элями, утратив всякую мысль об опасности, таящейся в каждой травяной уремине. В Москве писатели-деревенщики и тухлые либералы думали с издевкою, что Проханов — жрец и волхв сварного блестящего металла и соловей генеральских кабинетных замыслов. Но это для непосвященных, кто видел лишь мундир государственного писателя, верного служителя Отечеству; а за бронею этой таился, как в драгоценной склышечке, этот вечно бегущий за вспышкою света восторженный романтический парнишонко с расплавленными от счастья глазами.

…И где та гора? Быки выкопали…