Газета День Литературы # 101 (2005 1)

Изольда Марковна оказалась старуха чудная, настоящий самодеятельный философ в юбке, она часами, взгромоздясь с Таисиной помощью на свое старое, в прорехах, будто поношенный лапоть, кресло-качалку, чего-то проповедывала, рассказывала, делилась наблюдениями из жизни и накопленной с годами мудростью. Тоське бывать у нее понравилось, тем более, что жила она в Москве одна, снимая комнату на двоих с подружкой, а что такое жить в коммуналке, у нас многие знают. А вот у Изольды Марковны были свои, отдельные хоромы, двухкомнатные, с потолками три метра, правда, малость неприбранные, но в каком-то артистическом, не простом запустении. По стенам — фотографии, некоторые с автографами дивными старинными почерками, весь коридор в книгах, на шифоньере в большой комнате белесые от давности, но не потерявшие объема цветы — розы, кажется, состоящие из одной бархатной пыли, бессмертники, блестящие, словно покрытые прозрачным лаком для ногтей, и еще какие-то, мелкие, Тося их названья не знала. В углу спал проигрыватель с целым ворохом грампластинок — аппарат не работал, и Тося подумала, что когда она немного встанет на ноги, начнет работать и разживется первыми деньгами, непременно починит проигрыватель, и они с Изольдой Марковной послушают те чарующие звуки, что спят в черных концентрических бороздах под обложками простыми, но обольстительными: "Тюльпаны из Амстердама", "Сиреневый романс", "Триолет", "Романсы Александра Вертинского"…

Изольда Марковна поведала Тосе историю своей жизни. О том, как вышла замуж сразу после войны, когда женихов было мало, а ей хотелось детей. "Такой необразованный, Тосечка, был, просто ужас. И грубый. Я его спрашиваю: "Ты матери своей хоть написал, что мы поженились" — "Вот еще! Ей какое дело!" Потом я его уговорила, он написал письмо. Я читаю: "Во первых строках письма, дорогая мама, сообщаю вам, я женился". Это что такое! Ой, ну научила его письма писать. Покойный мой папа только смеялся, и вот новость: муж не хотел детей. Предохраняться он тоже не хотел — ему это, видите ли, было вредно. А мне не вредно аборты делать! Ну, сделала раз, другой, потом сказала, нет. Но он заставил-таки меня. И что ты думаешь? Мне делал врач, Суховейко его фамилия, а как раз тогда ходил один видный их там профессор по этажам и водил с собой группу студентов, показывал. Я говорю, не буду при студентах. Ну, он мне отвечает, вас никто и не заставляет — ложитесь. Я легла, ноги закинула, он меня чистит — а тут открывается дверь и входит этот профессор, и студенты тоже входят, стоят, смотрят. А я плачу от унижения, но что делать. Оперируют".

— Да как же вы, Изольда Марковна, их всех видели? — с недоверием спросила Тося. — Под наркозом-то…

— Анастезии тогда не делали, девочка. По-живому резали, по-живому…

Тося не поверила, но с любопытством продолжала слушать Изольдин рассказ. В общем, не дочистили бабу — то, что принял молодой врач за кисту, после оказалось еще одной оплодотворенной яйцеклеткой, а доделывать аборт было опасно — поздно уж очень. "Так родился Леонидка", — довольная, заключила Изольда Марковна.

— Как вы с такой легкостью обо всем этом говорите?

— Ну, это уж сколько времени-то прошло! — чуть раздраженно понизив голос, этак трезво сказала Изольда Марковна и продолжала в прежнем регистре, ласково. — И не такое забывается, детонька…

Тося долго ломала голову над тем, почему Изольда Марковна, красавица в свои тридцать и сорок — черный волос, брови, нос горбинкой, родинка по моде тех лет над верхней губой, маленькие, едва приметные, а всё да проступающие на ретушированной фотографии усики — не ушла от Василья Евгеньича, и где ее сын Леонид, Леонидка, на деревянной лошадке в фотографической студии, в белой бескозырке и матросской рубашечке?

— Удивительно, как бытово, буднично, заурядно меняются обстоятельства жизни, — вздыхала Изольда Марковна, самовольно снимая гипс и почесывая отекающую ногу. — Скорее, чем мелькают на сцене декорации. И то, что казалось настырной и неизбывной реальностью, становится уже завтра, нет, еще сегодня становится прошлым, замшелым, а потому и милым…

Она пила чай из кружек, которые Тося только споласкивала, но не мыла — и от этого на каждой внутри вскоре появилась сеть кругов, словно годовые кольца в дереве.