Газета День Литературы # 101 (2005 1)

День прошел мучительно. Этой ночью Семен Григоренко ходил на другое задание. Теперь он сидел, отвернувшись и глядя перед собой в пустоту. Огромные руки его с железным хрустом сжимались, и, словно просыпаясь время от времени, он обводил всех невидящим, мертвым взглядом и говорил хрипло:

— Какую девку погубили… Эх, хлопцы…

Потом он вставал и шел к командиру с очередным проектом спасительной вылазки и там, у командира, сталкивался с другими, пришедшими с тем же. Солнце пошло к закату, когда, выйдя из хаты, я увидел Семена одного в садике.

Он сидел, уткнув голову в колени, и громадное его тело беззвучно сотрясалось. Наверно, лучше было оставить его одного: человеку иногда легче с самим собою. Но скорбь этого гиганта была страшна, и я подсел к нему.

Он поднял лицо. Плакал он некрасиво, по-ребячьи размазывая кулаком слезы и утирая нос. Он обрадовался мне как человеку, которому может высказать все то, что у него сейчас накопилось. Он говорил об Олесе. Он вспоминал ее шутки, ее быстрый взгляд, ее удивительный голос — и передо мной, как раскрывающийся цветок, нежный и экзотический, вставала Олеся-девушка, так не похожая на Олесю-бойца, — трогательная, женственная, обаятельная и по-девичьи робкая. Казалось странным и непонятным, что это именно она приняла на себя ночью пулеметный огонь, помогая другим бойцам добраться до вершины скалы.

Семен хотел знать, что Олеся жива, и что она будет жить. Все то, что он берег внутри себя, вылилось теперь в этой немного запутаной исповеди. Он ничего никогда не говорил Олесе, любовь свою он прятал в себе, но теперь оказалось, вдруг, что дальше нести это он уже просто не может.

Его позвал голос командира. Семен встал и пошел твердой походкой в хату.

В сумерки он с пятью разведчиками ушел к скале. Мы ждали его без сна.

Утром разведчики вернулись, принеся Олесю. Оказалось, ее ранило в грудь и она, теряя сознание, доползла до входа в каменоломню и там пролежала весь день. К вечеру она очнулась. У входа в глубоких сумерках копошились тени, и слышалась английская речь. Олеся начала стрелять. Сколько времени она держала ход в штольню, она не знает. Она била по каждой тени, появлявшейся у входа. Патроны кончались. Она отложила один — для себя. Потом она услышала взрыв у входа и снова потеряла сознание.

Взрыв был первой гранатой Семена Григоренко. Пробираясь к скале, он услышал стрельбу и, обогнав остальных разведчиков, ринулся туда, ломая кусты, как медведь, в безумной и страшной ярости. Сверху по нему стал бить автоматчик. Семен встал во весь рост, чтобы рассмотреть, что происходит под навесом скалы: там виднелся черный провал, вход в каменоломню, возле него — три-четыре трупа и десяток живых американских солдат, стрелявших в провал. Он метнул гранату, вторую, третью, размахнулся четвертой — и тут пули американского автоматчика раздробили ему левое бедро, впились в бок и в руку. Он упал и, медленно сползая к краю обрыва, схватился за траву.

Теперь, когда его принесли на носилках, в могучих пальцах его белел раздавленный, поблекший цветок, зажатый им в попытке удержаться на склоне.

Он поднял на меня мутнеющий взгляд.

— Если умру, молчите… Не нужно ей говорить, нехай про то не знает… Живой буду, сам скажу.

Он закрыл глаза, и разведчики с трудом подняли носилки с тяжелым телом казака Семена Григоренко.

г. Торонто

Владимир ВИННИКОВ ПРИВАЛ ДОН КИХОТА

400 лет назад, в декабре 1604 года, в испанском городе Вальядолид вышло первое издание романа “'Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский”.

Среди великих снов человечества, подаренных нам искусством, видится и этот: Дон Кихот рассказывает козопасам о Золотом Веке. На гравюре Гюстава Доре — освещенная пламенем костра нескладная фигура Рыцаря Печального Образа; скрытые полутьмой силуэты его слушателей, и — ночь, объемлющая всех и вся…

Мечты и явь нашей жизни: козопасы слушают Дон Кихота. Слышат ли? Но если — слышат, разве не тревожит их эта странная, нелепая возможность: кем бы они были в Золотом Веке? Или, вернее, кем бы могли быть? Неужто опять — козопасами? И откуда тогда — сам Дон Кихот?