Газета День Литературы # 102 (2005 2)

Сказав это одному из зарубежных журналистов, статью которого тут же перепечатали в республике, он ожидал, что коллеги-завистники припомнят ему все те газеты, которые из номера в номер печатали его повестушки, и за которые ему регулярно переводили повышенные гонорары, не говоря уже о журналах и альманахах в республике и в первопрестольной, где ежегодно печатались "гениальные" творения Дроба. А еще были центральные и краевые издательства… Всех прочих, непосвященных, они отшивали по причине отсутствия бумаги, а его сочинения и даже собрания оных издавали с завидной регулярностью. Надо признать, что и простые читатели старались достать его книги. И не столько потому, что стремились украсить свои "совковые" интерьеры, а потому, что другой литературы, — важной, нужной для понимания этого тяжело меняющегося мира, — по сути, в стране не издавали.

С той прежней жизнью теперь покончено. Дроб недолго был в растерянности. С помощью одряхлевшей и всё более докучающей нытьем Софы он вскоре стал смело осваивать открывшиеся перед ним новые горизонты. Почувствовав безнаказанность, он уже не только рассказывал, как его чуть не голодом терзала эта проклятая советская власть, но и как он боролся с ней, как ненавидел её. Хотя в действительности он возненавидел ее именно за то, что она не устояла, рухнула без предупреждения. А вместе с ней накрылись и два с половиной миллиона рублей, которые он накопил благодаря изданию своих бесчисленных партийных книжек. Нет, в них о партии не говорилось, но это были нужные книжки. Коммунисты — не сегодняшние власти; они за книжки, направленные против них, премий не давали, а в тюрьмы сажали или к чертовой матери на Запад выдавливали. В то время, когда работяги, не говоря уже об инженерах, едва концы с концами сводили, он, писатель Дроб, был — будто сыр в масле, и деревянных, но таких стойких, советских рубликов не считал. За квартиры, которые он получал в самых лучших домах Минска и менял раз в пять лет, платил гроши. А какой-нибудь замок с землицей и угодьями прикупить тогда было нельзя. На жратву тоже мало что тратилось. Пайка с разного рода невиданными для простых смертных деликатесами из цековской столовой, к которой его сразу прикрепили, стоила копейки, или, как сказал однажды при встрече все тот же секретарь по идеологии, с неблагозвучной фамилией Чертович, "по себестоимости".

По стране и за рубеж его возили бесплатно; помимо командировочных давали круглые суммы на презенты. И даже отправляясь в свою Засарайку (куда иногда по привычке ездил за картошкой, а больше — чтобы покуражиться над Сёмкой Молотом, доживающим век на единственной в деревне, разбитой машинами улочке, когда-то названной его именем), Дроб брал в Союзе писателей командировку.

Секретарь по идеологии тогда хитро придумал с беспартийным коммунистом. Это спасло Дробу не одну сотню тысяч рублей, которые могли уйти на партвзносы. Но вот то, что все накопления "растворились" в период перестройки, Дроб долго не мог простить Советской власти.

Софа, однажды позабыв о своих хворях, устав проклинать бездарных коммуняк, сказала:

— Хватит скулить! Пора думать, как доллары зарабатывать. Эти денежки не стареют.

Дроб сначала сделал ставку на рвущихся к власти националистов. Сделал им пару комплиментов в интервью, а лидера их — туповато-прямолинейного и трусоватого — вообще назвал "апостолом". Но только от тех, кроме лыковых лаптей, ждать, похоже, было нечего. За болтовней о "западном пути" они вообще хотели видеть страну этаким этнографическим заповедником, куда бы европейцы, как в Африку, наезжали поразвлечься, отведать экзотики. Как и все националисты, в какой бы стране они ни жили, эти тоже в глубине души презирали свой народ и при всяком удобном случае готовы были сбежать на Запад. По крайней мере, детей своих и внуков они сразу же туда и отправили. А сами принялись водить толпы на демонстрации, витийствовать на митингах, краснобайствовать в парламенте.