Газета День Литературы # 108 (2005 8)

— Да, да, так и сказала!.. — согласился Константин Александрович и, сняв шапку рукой, держащей коньяк, вновь наклонил виноватую курчавую голову с розовой плешью на темени.

— Я взяла с него слово, что он заберет свою работу с выставки завтра же и выставит потом, когда ты, Ваня, выставишь свою.

Иван Григорьевич смутился, покраснел. Держать гостей у порога — последнее дело. Да они уже и разулись.

— Ладно, — пробормотал он. — Когда я еще закончу... у меня и денег на гипс нету.

— Я тебе дам, — быстро ответил приятель и водрузил бутылку со стуком на столешницу, а цветы подал Галине Ивановне. — Свои люди... чего там!

"Бессовестный", — не моргая, смотрела на него Галина Ивановна. Но делать нечего, надо звать к столу.

Когда выпили по рюмке-второй, Константин Александрович положил руку с блеснувшими запонками на плети Ивану Григорьевичу.

— Ну, прости меня. Ведь идея-то, что он утоп, любому могла прийти... поскольку он же утоп, верно? А я по-своему сделал... он как бы зовет людей... а не разгребает льдины, как ты говорил... твоя-то идея лучше, только вот как ее воплотить... да ты воплотишь, ты же очень талантливый.

— Он гений, — прогудела его супруга, туго затянутая в малиновое платье. — За вашу дружбу, мальчики.

Выпили и за дружбу. Петру Григорьевичу снова захотелось заплакать, но он пересилил себя, снял с полки зеленый томик Есенина и прочел любимые строки:

Над окошком месяц. Под окошком ветер

Облетевший тополь серебрист и светел.

Дальний плач тальянки, голос одинокий —

И такой родимый, и такой далекий.

Плачет и смеется песня лиховая.

Где ты, моя липа, липа вековая?

Я и сам когда-то в праздник спозаранку

Выходи к любимой, развернув тальянку.

А теперь я милой ничего не значу,

Под чужую песню и смеюсь и плачу.

Дочитал — и только теперь уж зашмыгал носом, махнул рукой и ушел в спальню.

— Ну уж, Галя-то тебя любит!.. — как бы упрекнул Константин Александрович коллегу. Хотя, наверное, и он понял, что "под чужую песню" относится прежде всего к нему. А может, и не понял.

Галина Ивановна сделала виноватое лицо, мол, извините, он уж у меня такой, сентиментальный, и показала на тарелки, рюмки: главное, вы кушайте, пейте, дорогие гости...

Но дорогие гости тоже сделали соответственные лица и тихо поднялись.

— До свидания, — шепотом попрощались они, сбрасывая тапочки и надевая обувь.

— До свидания, — шепотом ответила Галина Ивановна.

2.

Иван Григорьевич лежал на кровати, на сверкающем покрывале с белыми, выпуклыми, нашитыми розами, и почему-то вспомнил друга детства Степку Варварина. Они вместе в один класс ходили, вместе помогали взрослым сено косить в пойме речки Оя, вместе пекли в костре картошку. Всем хорош конопатый Степка: и песни горланил громче взрослых, и на лошади мог промчаться без узды, схватившись за гриву, и нырнуть в воду надолго... Только одна его привычка смущала Ваню: он, когда шел сзади, ступал точно след в след...

А покойная мать как говоривала? Нельзя идти за человеком, повторяя его следы, — его близкие помрут.

— Да ну! — отмахивался Ваня. — Это, мама, предрассудки.

И все равно неприятно было увидеть, оглянувшись, как Степка ставит ногу точно в твой след.

— Ты зачем так? — спросил однажды Ваня. — Боишься провалиться в болото? Земля твердая.

— А я в кине видел, — отвечал беззаботно Степка. — Они по минному полю шли, как раш вот так: шлед в шлед. — У него были выбиты два передних зуба в драке, поэтому Степка немного шепелявил.

— Ну разве что по минному... — согласился Ваня.

Но когда мать неожиданно померла (сказали, от чахотки), и через какое-то время Ваня встретил Степку, он вспомнил, как они ходили по лугам, по берегу речки след в след. Но ничего не сказал Степке — чего теперь-то говорить? Только попросил, когда на рыбалку пошли, чтобы Степа теперь шагал первым.

Однако сам ступал за ним не след в след, а мимо.

А однажды забылся — и прошагал почти всю дорогу, как прежде Степка ходил, именно след в след.

И был неприятно поражен, когда через неделю узнал, что у Степки сестренка заболела. Ване казалось, что это он виноват. Он посшибал в тайге шишек, правда, еще не совсем спелых, молочных, но зато их легче грызть... и принес сестре Степы Гале.

Девочка лежала в койке под голубеньким фланелевым одеяльцем, голова у нее была обмотала полотенцем, на стуле рядом стояла кружка с молоком.

— Ты поешь, Галя, — сказал Ваня. — Я очень прошу, выздоравливай. У девочки Гали глаза были из-за болезни как у взрослой: пепельно-синие и печальные. Но, услышав его слова, она улыбнулась.

— Ладно, постараюсь, — хрипло сказала она.

— Когда ты вырастешь, я тебя в жены возьму, — в отчаянии предложил Ваня.

— Ладно, согласна, — отвечала бледная, как мел, девочка.

И Ваня вскоре рад был до небес услыхать, что Галя выздоровела. Он хотел ее немедленно навестить, что-нибудь принести, но, вспомнив свои слова про будущее сватовство, застеснялся и не пошел. И лишь через пару лет, встретив ее на школьном балу, посмотрел в ее бездонные глаза и в страхе понял: да, это его судьба.