Газета День Литературы # 109 (2005 9)

Вглядимся же в наших героев (в военном, наиболее отчётливом смысле этого слова), что литературных, что исторических: Александр Невский ("Не в силе Бог, а в правде"), смиренный инок-богатырь Александр Пересвет, капитан Тушин и добродушный богатырь-инок Иван Флягин, флота Российского архистратиг святой праведный Феодор Ушаков, а также "тихие" герои Курочкина и других авторов фронтовой прозы, "тихий" герой Чеченской войны Женя Родионов и его прообраз у Проханова — рядовой Звонарёв, наконец!

Даже в формулировках Суворова ("Господу было угодно даровать русскому воинству победу") и такого сомнительного "героя" как Емельян Пугачёв ("Господу было угодно покарать Россию чрез моё окаянство") — совершенно отчётливое осознание себя лишь орудием Божественной воли! То есть ничего "героического" в привычном антично-возрожденческом (Гомер, Шекспир), прометеевско-люцеферианском (Гёте) смысле этого слова. И это — у бунтовщика! Впрочем, важно тут — именно русского бунтовщика…

Разумеется, есть в русской классике яркие и убедительные ("сильные") образы зла (зло всегда более эффектно): от Печорина и Ставрогина до Вронского и булгаковского Воланда включительно. За исключением последнего — это не всегда однозначное зло; с метаниями, колебаниями. Но всегда — нерусскость, чужеродность в народном теле. Следовательно, в качестве русского культурно-исторического типа выступать они тоже не могут.

И здесь самое время вспомнить о "соборной личности". В полном (и единственном) смысле этого слова ,iСоборной личностью может быть только весь Русский народ, или (что то же самое) — вся полнота Русской Православной Церкви .

То есть каждый человек, род, сословие, народность (малороссы, белороссы, чуваши, мордва), разумеется, сохраняют свою индивидуальность, но в моменты трансисторические, сверхвременные (Божественная Литургия, война, призвание на Царство) выступают в качестве единой Соборной личности. Яркие примеры тому: призвание Рюрика и Романовых; Отечественная и Великая Отечественная война; всенародное прославление Серафима Саровского и Царственных Мучеников.

И необходимостью рассказать себе и миру о том, что является сущностью русского культурно-исторического типа, о Соборной личности — не одном, пускай и напомаженном лампадным маслом и умильно окающем мужичке, а обо всей полноте русского народа (который без Ивана-то Карамазова неполный!) — и вызвана к жизни Великая русская литература. А Русский народ — её главный и единственный, по сути, герой. Не случайно и то, что на такие важнейшие события, как Отечественная и Гражданская** война русская литература откликнулась именно эпосом, где и кутузовы, и каледины (но не только они!) абсолютно равны десяткам и сотням других равнозначных персонажей; в ситуации, когда создаётся портрет Соборной личности Русского народа в переломные моменты его существования.

Следовательно, все надежды Тургенева, а вслед за ним и целой армии "спецьялистов" на появление русских гамлетов и фаустов оказались тщетными. Тем не менее, Великая русская литература создала и представила миру уникальный русский культурно-исторический тип — Соборную личность Русского народа. Однако, на мой взгляд, о полноте картины говорить ещё рано, так как и о соборной полноте Русского народа в условиях многовекового культурного и религиозного раскола, оглушительного атеизма и вещизма последних десятилетий — говорить тоже не приходится. Поэтому краски на портрете Соборной личности Русского народа, начатом рукою Пушкина и Гоголя, прописанном в глубину Достоевским и Толстым, насыщенном тонами и полутонами русской литературы ХХ века, — ещё не просохли, черты лица ещё не застыли. А это значит, что у будущей (и настоящей) русской литературы, точно также как и русской истории, есть совершенно чёткие и неотменимые обязательства перед её великим прошлым: закончить соборный портрет Русского народа и привести его к окончательной, вневременной уже ясности.

* Так у Тургенева