Газета День Литературы # 113 (2006 1)

Легионы римские в шлемах, в орлах, с широкими мечами не приказывали вам?

Император Октавиан-гриф не приказывал вам?

Царь Тетрарх Ирод Антипа не приказывал вам?

Прокуратор Понтий Пилат не приказывал вам?

Синедрион первосвященников Каиафы и Анны в пурпурных широких одеждах, которые одне движутся в их недвижной ветхозаветной жизни, не приказывал вам?

И вот слепец-отец вытачивает крест на Сына своего?..

Иосиф мается:

— Откуда Он знает? видит?..

Однажды римляне приказали ему сбить, выделать, сложить крест, и он тайно, ночью, в безлунье сотворил то.

И впервые, впервые в жизни плотницкие ножи и топоры порезали, порубили ему густо, многажды руки и вены его дрожащие во тьме — он не зажигал огней, чтоб соседи не знали.

И впервые порезал, повредил руки — и крест весь кровавый был.

Текучий алый крест тот был...

Словно его распяли на нём...

И с той поры руки его стали дрожать, и ножи его стали резать его, и топоры рубить его, и ремесло его зачахло, ибо стал бояться орудий своих, которые восстали на него...

Тогда Иосиф зовет жену свою Марию бессонную:

— Мария, мать Иисуса и жена моя... Ты вечно молчишь, когда глядишь на Чадо наше... И готова рыдать...

Пойди на крышу и утешь Его под звёздами, ибо я рыдаю от слов Его и заворачиваюсь зябко в ветхозаветный таллиф мой с кистями-"цицит" утомительными, словно он и кисти его могут спасти меня от зябкой бессонницы, старости моей и муки, боли за Сына моего...

Господь, Господь, Яхве всемилостивый, Адонай, скоро ль возьмёшь, упокоишь меня, ибо любовь отцовская беспощадная разрывает сосуды мои...

Матерь Мария безмолвная всходит на крыше камышовой рядом с Сыном своим.

Как Звезда безмолвная Она безмолвствует.

Она потом будет говорить. Когда Он замолкнет.

После Креста. После Святого Воскресенья.

Она знает. И бережет Слова.

— Абу!.. Отец мой, не говорите Матери моей о Смерти моей...

О Кресте моем...

А Матерь моя ткёт дорогой синдон и шьёт погребальные плащаницы для богатых иудеев.

И не знает, что шьёт и ткёт для Сына Своего.

И отец не знает, что творил Крест для Сына Своего.

О, Отец Небесный мой!

Ужель они не знают, не чуют, не ведают?..

Но! На вершине горы Сулем, где живут совы, стоит ветхая, древнезаветная, седая сосна-певг.

Дети любят лазать по деревьям.

И я часто влезаю по опасным ветвям на вершину сосны, и оттуда сиреневые, млечно-малахитовые, сердоликовые бальзамические плоскогорья Кармеля, Магеддо, и гористая страна Сихем, и горы Гельбоэ, и женовидная гора Фавор прельстительно, колыбельно колеблются, открываются мне и зовут растаять навек в священной мгле их вместе с древними, святыми могилами патриархов...

Так хочется мне умереть, улететь с сосны и стать горами этими...

Так хочется бродить здесь и после смерти. И Я буду.

Абу! Отец! Но ещё я вижу какую-то гору, и на ней три креста, и трёх распятых.

И я гляжу через мглу гор и лет, и двух распятых не узнаю, но чую, вижу, узнаю Третьего...

Отец, я не скажу вам, кто Третий...

Тут ветвь пошла, обломилась под ногами Мальчика, но Он успел нежно схватиться за другие...

Потом Иосиф ночью подрубил сосну и сказал: "Сын, сосна рухнула от древности своей. Она была наклонной, опасной — и вот обречённо упала..."

...Отец мой, абу, но Я знаю, кто Третий... Я и со свежего пня вижу... Открылось...

Но не говорите безмолвной Матери Моей...

ГЛАВА ПЯТАЯ.

— Абу, Авва, отец, не говорите матери моей о смерти моей... Но вот Она пришла на крышу ночную мою и льнёт ко мне в звездопадах, как душистый, медовый сноп свежей пшеницы в блаженной долине Азохис...

— Иму, Матерь моя, ты пахнешь пшеницами медвяными...

Но Она безмолвная, как пшеницы скошеные, как дальные и ближние звездопады, но в зрачках Ея звёзды летят, пылают, но не сгорают... вечные звезды материнской любви. Китайские мудрецы говорят, что падающие звезды — это зрачки усопших матерей... они вечные...

— Иму, Матерь, мама, на свете нет любви сильней, чем любовь Матери и Сына.

Только любовь к Богу превышает её.

Но любовь матери и сына — первая и на земле, и в Царствии Небесном.

Иму, Матерь, матушко, а помните, как Волхвы привели Звезду Рождества, и с Ней смирну, золото и ладан.

Смирну принесли — как человеку, золото — как царю, ладан — как Богу...

Золото — за племя Сима...

Смирну — за племя Хама...

Ладан — за племя Иафета...

А ещё они принесли персидский пурпурный мак-текун отцу моему Иосифу. Пурпурный, как одежды первосвященников иудейских...

Но мак слаще, чем их кровавые одежды, чей пурпур загустеет, увеличится от крови моей...

И отец посадил мак-текун тайно на крыше моей... Пианый, блаженный пурпур мака-текуна, умиротворяющий печаль... Но брал ли? но берет ли отец мой сок мака? сон мака? не знаю, не знаю... Подрезает ли отец мой тайно мак-текун и вкушает для изгнанья печали? Иль мак-текун сам сыплется, опадает — не знаю, не знаю... Я за отцом моим не хожу, не подглядываю...

Иму! Матерь, матушко моя, мама, маа, а я вижу и доныне воспоминаю, как три дня мы бежали в Египет от царя Ирода и от приказа его избить, окровавить млечных младенцев.