Газета День Литературы # 115 (2006 3)

Я действительно приехал в этот зал сегодня из Ясной Поляны — из родной усадьбы Льва Николаевича Толстого. Где вот уже многие годы каждый сентябрь мы встречаемся с Владимиром Бондаренко, с другими замечательными русскими писателями. Уже более 10 лет проводятся яснополянские писательские встречи, которые мы уже без Володи Бондаренко и не мыслим, и не видим. Я считаю его своим помощником там. Потому что это свободные дискуссии о сегодняшнем мире. О том, о чём думал и переживал Толстой, о том, о чём думаем и переживаем мы, сегодня живя на нашей любимой земле. И Володя — один из тех, кто обычно ведёт одно из заседаний, всегда ярко, остроумно, очень точно и очень мудро. Так, как он сам живёт и пишет. Таким мы его и знаем. Я очень ценю в Бондаренко его принципиальность и честность, его человеческую порядочность. И широту его взглядов, широту его души, которая стала ещё более чуткой после перелома, который с ним случился в результате его болезни. Рецидив которой, кстати говоря, происходил однажды на моих глазах. Мы очень испугались тогда за Володю, очень встревожились за него, хотя знаем, что рядом с ним всегда Лариса — его добрый ангел. Но нам очень важно знать, что люди, в которых мы верим, люди, на которых держится и русская идея, и русская словесность, должны быть здоровыми и бодрыми.

Володя, ты конечно, "живи опасно" — ты иначе и не умеешь, но всё же береги себя. Ты ещё нам нужен.

И ещё я хочу сказать — что Толстой, Достоевский, Чехов, Пушкин — это наша гордость навсегда. Но находиться сегодня в одном зале с Валентином Распутиным, с Леонидом Бородиным, с Владимиром Личутиным — поверьте, это не меньшая гордость наших потомков…

Александр БОБРОВ

Вечер подходит к той стадии, когда самое яркое выступление — это самое короткое выступление. Я хотел просто принести Володе статью, которую я написал для "Советской России" и принёс туда как раз утром того дня, когда они сгорели вместе с другими редакциями. Я даже написал вот такое четверостишие:

Оптимисты говорят,

Демонстрируя познанья:

"Рукописи не горят".

Всё горит, включая зданья.

Поскольку я как бы остался без печатной площади, но все сделали вид, что сгорела только "Комсомолка", хотя они же и подожгли всё. И стали героями. Безумное время такое, что они подымут теперь тираж, получат деньги. А все остальные газеты как будут выходить — это неважно. Больше Путин никому не написал слова сострадания.

Но я эту статью пересказывать не буду о своём друге Владимире Бондаренко. Я её ещё опубликую. А хочу ему подарить книгу, которая у меня недавно вышла. Ну мне всё равно за ним не угнаться, хотя она тоже здоровая. Книга называется "Московия". И я надписал — "От Московии до Карелии русской болью не отболели мы".

А теперь спою частушки — вторую серию уже, — которые я начал о Бондаренко складывать. И главное, я там соединил то, что сказал Личутин — что Бондаренко — это смесь хохла с москалём. Ну ещё конечно нельзя обойтись без северного мотива и северной крови его. И как раз хочу начать с запева чужого, народного, который мне очень нравится. Я его услышал на родине Василия Ивановича Белова, в Харовском районе, что особенно смешно, и вы поймёте почему:

Эй, товарищ, выходи!

Здоровенна харища

Выходи, не подводи,

Своего товарища!

Гирики, чигирики, магирики мои.

Ах, гирики, чигирики, магирики мои.

Ну и украинская коломыка:

Колы стану я старым, перестану исти,

Алы буду за жинками на колинах лизти.

Гирики, чигирики, магирики мои.

Ах, гирики, чигирики, магирики мои…

Шутиха ты шутиха, машутиха моя.

Ох, шутиха ты шутиха, машутиха моя…

Не садись-ка на коленку,

Предлагаю потерпеть:

Про Володьку Бондаренку

Я частушки буду петь

Шуктиха ты шутиха, машутиха моя!

А как заходит русский спор,

Говорит, что он помор,

А когда достанут сало,

Говорит, что он хохол.

Ах, тырыла, бутырыла, мотырыла моя.

Ох, тырыла, бутырыла, мотырыла моя…

Он писал про самых разных.

Звал к согласию любых.

Белых славил он и красных,

А надо было — голубых.

Шутиха ты шутиха, машутиха моя.

Ох, шутиха ты шутиха, машутиха моя…

Вот подходит старость к двери:

Неужели шестьдесят.

Неужели и теперя

Не поверят, не простят.