Газета День Литературы # 116 (2006 4)

Тех, кто упрямо

Шел напрямик!

Вот и я стараюсь прославить критическим словом своим неутомимого лирника, ратника словесных поединков, путешественника и летописца Александра Боброва. Как и все русские таланты, он в своей деятельности многолик: и журналист, и телеведущий, и краевед, и умелый организатор, издатель. Но — всё побоку. У каждого человека всегда есть главное, сокровенное. У Александра Боброва — это его ратная и боевая песня. Пусть и не ко времени, иным покажется, и рать уже притомилась, а то и полегла. Но пока есть хоть один в поле воин, для него будет призывно звучать бобровская песня. Он идет своей дорогой лирника до самого конца.

А всё же мы верим,

А, значит, живем.

И плакать умеем,

И песни поём.

Пусть сорвана глотка,

Хрипим — ерунда!

Когда остановка?

Когда? — никогда!

Владимир Личутин ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Был прежде Дорошенко кудреват, вальяжен, речист, смотрелся орлом, но перед переворотом девяносто первого поверстался с журналистикой, яро воюя за русские интересы, чем изрядно насолил московским писателям либерального (еврейского) толка. Для честолюбия, тщеславия этого шума ему хватало, визг и вой только подбивали в крыла, давали решимости, вокруг его имени постоянно ломались копья, демократы упорно хотели дорошенковской кровички, ему, может быть, светила участь несчастного Осташвили, повешенного в тюремной камере перед самым выходом на волю… Дорошенко поседател, посерел лицом, шевелюра посеклась, глаза ввалились, в них теперь часто просверкивала угрюмость и тоска. На меня он теперь взглядывал искоса, с пристрастием, слова цедил сквозь губу, напрочь откинув прежнюю дружбу, словно бы это я заступил ему дорогу.

Лет пятнадцать он не писал прозы, как бы выпал из литературы, и на Дорошенке поставили крест. Дескать, да, был у парня талантишко, но без притужания, ежедневного труждания над белой бумагою, потиху свернулся в свиток и окончательно засох, изветрился, истолокся в пыль, как опавший осиновый лист, так и не проявив себя. Мало ли способных людей в миру, порою сознательно усыпивших в себе Божий дар; де, кому нужны нынче наши писания, когда нужда заела… А из-под креста, коли закопал себя сам, трудно вылезть на белый свет; случаи подобные бывали, но крайне редко…

И все же газету "Московский литератор" Дорошенко выпестовал, она стала неким красным вымпелом на русских баррикадах.

Однажды Дорошенко подошел ко мне пьяненький, подсел к столу и вдруг сказал грубо, с какой-то желчью на сердце: "Знаешь, Личутин, если бы я работал как ты, каждый день, то, уверяю тебя, я бы писал нисколько не хуже тебя".

"Эх, если бы да кабы, так росли б во рту грибы…" — подумал я.

Как я понимаю, не из зависти выплеснулось, но из отчаяния, из протеста всем, кто "похоронил" писателя.

"Ну конечно, Коля, не хуже, — я попытался успокоить Дорошенко, зажав в себе невольное раздражение. — Может и лучше, что тут такого. Но годы-то идут… Успевать надо". — "Годы идут, — буркнул Дорошенко, мрачно заглядывая мне в глаза. — Ты мне лучше рюмку водки возьми". Что-то тяготило приятеля. Он выпил и, сразу смягчившись, поделился грустной заботой: "Знаешь, а меня сейчас будут из редакторов выгонять". — "Ты шутишь?.. Кто тебя может выгнать? — не поверил я. — Ты же эту газету сделал знаменитой…" — "Гусев со товарищи… Значит время пришло выгонять". — "Ну хочешь, Коля, я пойду и выступлю в твою защиту?" — "Не надо". — "Ну тогда я напишу письмо, как член правления, чтобы тебя оставили редактором, — настаивал я. — Может прислушаются к моему голосу". — "Не надо…" — отрезал Дорошенко и ушел.

…И вот извернулся же мужик из кулька да в рогожку, пройдя сквозь молчание, показал кузькину мать, вынырнув из забвения и, надо сказать, удивление в литературном кругу было всеобщим… Жив курилка-то, жив!

В литературе, как и в ином деле, увы, нельзя остывать, нельзя дожидаться вдохновения, надо все время находиться в разогреве, из последнего желания принуждать себя к работе…