Газета День Литературы # 118 (2006 6)

Цитата приведена из письма от 5 июня 1926 года, в котором нет ни слова об отправке семьи в Германию, так как это произошло 22 июня. В письме же говорится следующее: "Очень хочется все поскорее устроить с семьей, остаться одному и опять приняться за работу".

Далее Быков так моделирует переживания и поведение Цветаевой: "Как смеет он бояться влюбиться, когда только что был так маниакально сосредоточен на ней? И она отвечает ему: "Я бы не могла с тобой жить (обрываю большую часть длинной цитаты. — Ю.П.)… Пойми меня: ненасытная исконная ненависть Психеи к Еве, от которой во мне нет ничего". Так подействовала на нее сама мысль, что он может кем-то прельститься". Однако, эта цитата взята из письма от 10 июля, которое является ответом на послание от 1 июля, а не 5 июня, как у Быкова. Таким образом, подлинный "раздражитель" оказывается вне поля зрения жизнеописателя.

Слова же Цветаевой, трактуемые Быковым как проявление ревности, уязвленного самолюбия, звучали и раньше, до июньско-июльских событий 1926 года. Например, в письмах двадцать пятого года к Черновой и Пастернаку: "С Б орисом П астернаком мне вместе не жить"; "Борис, а нам с тобой не жить". К тому же неоднократно в посланиях к разным адресатам до и после цитируемого Быковым письма Цветаева высказывала мысль о ненависти Психеи к Еве. То есть в обоих случаях ревность не при чем или почти не при чем: отношения с Пастернаком — лишь очередной повод сказать о своем, сокровенном.

По Быкову, инициатором замораживания чувств поэтов является Борис Пастернак. Однако, если бы жизнеописатель внимательнее прочитал переписку Цветаевой, Пастернака, Рильке в книге, на которую он уважительно ссылается, то ему стало бы ясно, что именно Марина Ивановна, "заболев" Рильке, отдаляет советского поэта как "сообщника", как третьего лишнего. Об этом она писала не только Рильке, но и самому Пастернаку. К тому же ускорило охлаждение Цветаевой к Пастернаку его признание о "воле", о чем она говорит в письме к Рильке от 14 августа 1926 года.

Версия поэтессы подтверждается свидетельством самого Бориса Леонидовича в послании к жене Евгении: "Марина попросила перестать ей писать, после того как оказалось, что я ей пишу о тебе и о своем чувстве к тебе". Итак, согласно Цветаевой-Пастернаку и вопреки утверждению Быкова, именно поэтесса стала инициатором охлаждения отношений с Борисом Леонидовичем.

В данном эпистолярно-любовном контексте возникает быковская версия о полярной природе Пастернака и Цветаевой. Она в интерпретации Никиты Елисеева выглядит так: "Сознательно или бессознательно, вольно или невольно, но он (Д.Быков. — Ю.П.) великолепно растолковывает разную природу двух поэтов. Один — футурист, делатель слов и речи, тамада "на пире Платона во время чумы", другая — романтический поэт. Пастернак произносит тосты в письмах к Цветаевой … . А дама и впрямь полагает, что она — императрица, королева, повелительница".

Однако с не меньшим успехом и Марину Ивановну можно назвать тамадой, ведь большинство ее любовных романов (например, с Бахрахом, Пастернаком, Рильке) — это прежде всего красивые тосты, это слова, только слова… Невольно вспоминается цветаевско-заветное: "Любовь живет в словах и умирает в поступках".

Сопоставляя судьбы Пастернака и Цветаевой, Дмитрий Быков на разном материале стремится показать их постоянное несовпадение, их разнонаправленность. Страсть к броским формулировкам, власть схемы, хлестаковское отношение к фактам приводят к натяжкам, неточностям, очевидным несуразностям. Например, в третьей части этой главы уже в первом абзаце утверждается: "В сорок первом, когда немцы стояли под Москвой, Пастернак испытывал невероятный подъем — а Цветаева покончила с собой".

Однако, когда поэтесса ушла из жизни, немцев под Москвой не было, они были на расстоянии 400 километров от столицы. 19 октября фашисты занимают Можайск, их отделяет от Москвы всего 110 километров, — Пастернак же пятью днями раньше отбыл в эвакуацию. А подъем, о котором говорит Быков, начался еще весной, "после Гамлета", с написания, по словам Бориса Леонидовича, лучшего из того, что им когда-либо было создано.

Или рассуждения о причинах самоубийства М.Цветаевой Дмитрий Быков заканчивает так: "Дело было в апокалипсических предчувствиях, в атмосфере конца времен". То есть автором книги высказана точка зрения, которой вслед за Л.Чуковской придерживаются многие исследователи. И, думаю, по-человечески и профессионально было бы правильно сослаться на родословную данной версии, а не претендовать на роль первооткрывателя. Комментировать эту гипотезу самоубийства Цветаевой не буду, свое — иное — мнение о причинах гибели поэтессы я уже высказал ("День литературы", 2003, № 11).