Газета День Литературы # 118 (2006 6)

вновь из отчей земли прорастает

там, где прежде шумела трава-одолень,

врачевавшая русские раны,

прорастает лихая трава-одурень,

полоня и луга, и поляны.

Что за страшная здесь прокатилась орда,

повенчав мою отчину с горем,

что не только пшеница, но и лебеда

сведены оказались под корень?

Да не выкурит нас из родных деревень

дурь-трава, что хужей супостата!

Прежде вили из этой травы-одурень

мы не только морские канаты!

Нас враги не однажды пытали на слом,

и не раз смерть косая косила...

Как сумела скрутить неразвязным узлом

Русь Святую змеиная сила?

Все дано нам от Бога —

и статность, и ширь…

Нашу удаль никто не обузит.

Где тот Муромец, где тот Илья-богатырь,

что предательский узел разрубит?

***

Затируха-объедуха...

Вот свекруха-крапивуха.

Деверь — жгучий чесночок —

сношке щеченьки обжег.

Вот золовка-вековуха —

прошлогодняя свеклуха.

Едкий свекор — старый хрен —

доконал меня совсем.

Вот ядреная редиска —

ядовитые уста.

Без нее, кумы, и миска

хлебосольная пуста.

Вот и муженек любимый —

мой лучок слезоточивый:

"Береги-ка, женка, соль!

Всё слезьми солить изволь!"

В старом жбане запотелом

искрометный русский квас

задремал... Но между делом

копит силы про запас!

Ах, отдали молодую!

Ох, попала — спасу нет! —

во семью, семью чужую —

на семь бед варю обед.

***

Приехав к нам в гости, в дому наводящая глянец

(ан вновь поутру вся квартира от пыли бела!),

я помню, как бабушка Настя термезский наш ветер-афганец

на волжский манер свой "волганцем" ворчливо звала.

Вступив с азиатской стихией в неравное единоборство

(такой уж отчаянной бабушка Настя была!),

она проявляла стоически-бабье упорство.

И, вооруженная тряпкой, с утра мыла, терла, скребла.

И мы вместе с бабушкой самоотверженно мыли

до блеска полы и до хруста стирали белье...

Так статус форпоста борьбы с иноземно-залетною пылью

при бабке-казачке тотчас обретало жилье.

"Уж тут кто кого!.." — все подначивал бабушку папа,

вернувшись домой с полигона и пыль отряхнувши с погон.

Густая пустынная пыль, по-хозяйски слетевшая на пол,

тотчас выметалась в сердцах бабой Настею вон.

И бабушка Настя вздыхала: "Впервой ли держать обороны

и от азиатских пустынь, и от пыльных бескрайних степей?..

А что цельным днем мы тут бьем перед пылью поклоны,

так только зачем, чтоб расправиться с нею верней..."

О, бабушка Настя! Ты в жизни нелегкой и долгой

по русской своей, по сердечной своей доброте

старалась с молитвой, с поклоном и с тряпкою волглой

и душу, и землю, и дом содержать в чистоте.

***

Нам не впервой за Россию сражаться —

день простоять, ну а ночь продержаться.

Кинешь сапог: "Просыпайтесь, браты!"

Храп сотрясает три отчих версты.

Эй, братовья, почивать не годится!

Следом со свистом летит рукавица.

Грозный по небу проносится гуд.

Годы проходят, а братья нейдут.

Змей Героиныч пленил Русь-царевну.

Вбил нас в родимую твердь по колено.

Голову срубишь — три новых растут.

Годы торопятся, братья нейдут.

Вражеским духом над Родиной веет.

Меч-кладенец безутешно ржавеет.

Воины головы в битве кладут...

Годы мелькают, а братья нейдут.

Что же за сладкие сны снятся братьям,

что прикипели к тесовым полатям?

В отчую землю мы вбиты по грудь...

Годы несутся, а братья нейдуть.

Оземь ударишь тяжелою шапкой —

мир покачнется весомо и шатко.

Бревна в родимой светлице скрипят.

Время не дремлет, а братья храпят!

Видно, нам братьев уже не дождаться.

Знать, в одиночку придется сражаться...

Гром полыхнул на три отчих версты.

Не поминайте нас лихом, браты!

Благословил нас на битву Отец,

Не проржавел еще меч-кладенец…

В небе победный сияет салют!

Слышите? Слышите — братья идут!

***

Стою, озирая родные просторы,

и с Богом беседу веду:

— О, дай же мне, Господи, точку опоры,

и я пересилю беду!

Что это за жалкая торба пустая

лежит–не сворохнется здесь?

Маманя родная!

То ж — тяга земная,

родимой сторонушки весть!

Не скрянется торба, с родимой землею

сроднясь с незапамятных пор.

Поди, разлучи их! — занятье пустое,

будь даже ты сам Святогор!

Пред солнышком-князем,

пред чинным боярством,

пред всем богатырством честным

не он ли вчерась на пиру похвалялся,

что мне не соперничать с ним?

Медок княженецкий во братину лился…

Алеша Попович младой

то силой, то напуском дерзко кичился.

Микула женой чернобровой хвалился,

Чурила — злаченой уздой.

Добрыня Никитич, и тот не сдержался:

из ножен свой выхватил меч —

заветным мечом потрясал-похвалялся,

держа богатырскую речь.

Но всех переплюнул Михайла Казарин —

каленые стрелы достал.

Хвалился — Михайлушка в том не бездарен! —

какую почем сторговал.

Перёную белым пером лебединым

сумел сторговать за пятак.

Перёную сизым пером соколиным —

за рупь, а дешевле никак!

Вельми на подсчеты Михайлушка прыток,

не по-богатырски умен.

Коль битъся-ратиться — себе не в убыток,

таков у Михайлы закон!

Ишь, как распалился!.. Похлеще закуски

хмельной княженецкий медок —

болярин ли ты, богатырь святорусский,

не хошь, а повалишься с ног!

Всласть будешь хвалиться смазливой женою,

несметной-несчётной казной,

червленым щитом, золоченой уздою,

избой, под конек расписной.

Что проку? Разлюбит жена молодая.

Тебя принесут на щите.

Несчётной отецкой казною владая,

под старость умрешь в нищете.

Твой конь златоуздый падет под тобою.

В болото стрела угодит.