Газета День Литературы # 123 (2006 11)

С твоим талантом стыдно спать;
Еще стыдней в годину горя
Красу долин, небес и моря
И ласку милой воспевать…

Слов нет, призыв вполне справедливый, но все же стоит задуматься и о том, что может быть, в годину горя как раз и надо воспевать и красу небес, и ласку милой, потому что человек жить одними слезами и горем не в силах. В любой, ситуации, в любой самой страшной социальной беде он хочет оставаться человеком, любить и радоваться жизни. Забрать это дарованное ему от Бога желание мы не вправе. Протестная же литература покусилась именно на это и во многом терпит поражение. К несчастью нашему, традиции одномерного, а подчас и прямолинейно-лобового изображения окружающей действительности прочно укоренились в предшественнице протестной литературы — в литературе советской. Ни о каких нравственных, философских, а тем более религиозных исканиях советский писатель и помыслить не смел. От него требовалось четкой и ясной позиции, марксистско-ленинской методологии в познании и оценке жизненных процессов. Лишь немногим удавалось преодолеть эту губительную для любой творческой личности установку, да и то опосредованно, глубоко пряча свои мысли в высокохудожественной ткани произведений, в изящной словесности.

Во второй половине ХХ-го века философская направленность просматривалась в творчестве Юрия Бондарева, Василя Быкова, Чингиза Айтматова, Сергея Залыгина и еще нескольких писателей. Юрий Бондарев и Василь Быков интересны прежде всего тем, что они отошли от традиционной для большинства писателей-фронтовиков позиции, когда конфликтная ситуация проходила по линии фронта: свои — чужие, наши — немцы. Юрий Бондарев и Василь Быков перенесли конфликтную ситуацию внутрь "своих". Их интересовало в первую очередь, что происходит между нашими солдатами и офицерами, какой ценой дается им победа. Вспомним повести Василя Быкова "Мертвым не больно", "Круглянский мост", "Беда", "Сотников", романы Юрия Бондарева "Берег", "Выбор". Но в подцензурной советской литературе и Быков, и Бондарев останавливались на полдороге и не шли, не могли пойти дальше дозволенного. Примерно то же самое получалось и с романами Чингиза Айтматова "И дольше века длится день", "Плаха". Сергей Залыгин писал в основном о двадцатых-тридцатых годах, и там простору было побольше, хотя и он выйти из рамок социалистического реализма тоже ни разу не рискнул. Но попытки были. В протестной же литературе таких попыток почти не заметно. Все как в прежние, давно забытые времена: свои — чужие, демократы — патриоты. А где же современный Мелехов или хотя бы Телегин? Ведь и в сегодняшней жизни не все так просто, не все однозначно, она соткана из противоречий: социальных, нравственных, мировоззренческих. И именно эти противоречия должны бы стать предметом внимания писателей патриотической направленности. Каждый писатель, разумеется, пишет так, как ему пишется, и никакие подсказки (а тем более упреки) со стороны ему не помогут. Но обратить писательское внимание на те явления, которые требуют творческого исследования, наверное, можно.

Вряд ли приходится ожидать, что писатели старших поколений, фронтовики и бывшие "сорокалетние", дети войны, напишут с полной отдачей и полным пониманием произведения о той катастрофе и трагедии, которые произошли с Россией в начале ХХI-го века. У них другие, как мне представляется, задачи. Они должны (да и обязаны) "дописать" войну и послевоенное детство. Кроме них, никто иной этого уже правдиво и достоверно не напишет. А вот молодые писатели, которые пережили катаклизмы, выпавшие на долю России в двадцати-двадцатипятилетнем, самом восприимчивом к любым потрясениям возрасте, не могут обойти эти катаклизмы стороной. У каждого поколения писателей своя "биография", своя главная тема. У фронтовиков и детей войны — война, у молодых писателей, которых нынче именуют "новыми реалистами", — крушение великой державы, великой эпохи. Или они в силу своей затянувшейся юности этого пока не осознали? Есть некоторые подозрения, что именно так. Многие писатели нового поколения пишут коротенькие полурассказы-полуочерки и документальные повествования. На произведения же более объемные и, главное, более содержательные, не решаются. Те же, кто решается, остаются в плену протестной, одномерной литературы. Философские откровения там встречаются редко. И не потому ли у романов молодых писателей столь короткая жизнь. В лучшем случае они держатся на слуху год-полтора, а потом прочно уходят в историю литературы.