Газета День Литературы # 126 (2007 2)

активисты антишолоховщины пользуют своеобразную тактику – уходят от ответа на опровержение-разоблачение тех псевдофактов, кои то и дело рождаются под их ангажированными перьями. Позиция каждого из них была разобрана по пунктам и признана дезинформацией не только в ста двадцати шести моих статья и репликах в СМИ, но и сгрупирована в книге "Свидетельства очевидца".

Но названные поименно изничтожители классика, сделав свое дело, смолчали. Поражаюсь: как боятся-то вступать в публичное сопоставление позиций.

Виктор Гаврилин В БЕЗДНЕ ВЕЧНОСТИ

Человек трудной судьбы (с 16 лет инвалид-колясочник) Виктор ГАВРИЛИН жив поэзией духа своего. Он дарит её и нам...

***

Оживёт, позовёт и нахлынет

то, что память спустила до дна,

что поднять не сумела доныне

даже музыки давней волна.

Что-то в космосе крови сойдётся.

И посмотрит звезда на звезду,

и взойдет заходящее солнце,

и сдуреют все птицы в саду.

И в воронку былого затянет –

в мир, где свищут одни соловьи,

на пиры с молодыми гостями,

с духотою предгрозья любви.

Этот воздух, которым дышали,

нас, наверно б, сейчас раздавил...

Где ж ты, Родина наша большая,

где до неба хватало нам сил!

***

Я упустил свой срок расстаться с жизнью,

не легши камнем на душе ничьей,

и звездные года моей Отчизны

парадом шли, сияя в пять лучей.

В последний час глаза бы мне закрыли

еще не сокрушённые мечты.

Я стал бы сном, ещё имевшим крылья,

обжившим всю премудрость высоты.

И навсегда покинутые долы

забыли б мой неконченый напев.

И обо мне никто б не плакал долго,

так прикипеть душой и не успев.

И никогда во мне б не ныли хором

раскаянье, усталость и вина.

И не при мне, явившись мародером,

кружили бы чужие времена.

Всё было б так. Но только жадность к жизни

меня сквозь грязь болотин повела,

сквозь все грехи, прилипшие к Отчизне –

и я сронил два грязные крыла.

***

От дверей, где входил я, ключей

остаётся совсем уже мало.

Переходит в разряд мелочей

то, что смысл бытия составляло.

Как в безоблачный полдень зенит,

пуст ли, полон, – о Боже мой Христе! –

где повыше, и сам я открыт,

так открыт, словно нечего выкрасть.

Наподобие горних жилищ,

всё во мне предоставлено свету –

проливайся! На то я и нищ –

меньше места жилому предмету.

Будет на сердце пусто дотла –

поместится еще один лучик...

Но в отверстые двери вошла,

прижилась и не выплывет туча.

***

К высшей мере меня вы представите,

силы неба, я снова паду,

где лягушки расквакались в заводи,

и соловушко свищет в саду.

В бездне вечности выберу времечко,

чтобы был обязательно май.

Упаду я из нетей, как семечко.

Слушай живность и в жизнь прорастай!

С неба – в землю, и – к свету растерянно.

Чтоб ещё один выстоять век,

вырастай в соловьиное дерево,

ведь поющий ты был человек.

Зашумишь, как под бурею парус ли,

стихнет лес, запоёшь всё равно.

Из сплетённых деревьев, в их заросли,

соловей выбирает одно.

***

При сумеречной музыки звучанье

и думах, непереводимых в звук,

о том,

что слово было не в начале,

кощунственно уверуешься вдруг.

В мирах туманных

смутно мысль бродила,

объятая немотным полусном,

пока на звук не накопилась Сила,

и прогремело Имя, словно гром.

Тумана бесконечность затвердела,

и мыслящее нечто напряглось

для изреченья и вершенья дела.

И свет со тьмою разошлись поврозь.

И вспыхнуло добро тогда звездою –

в лучах на фоне мрака пролегло.

И красота прозвалась красотою,

и имени не избежало зло.

Генрих Натанович ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ

Я вырос в многонациональной стране, где все были граждане Советского Союза.

Я вырос в Москве, где все говорили на русском языке и все были атеистами.

Я знал о существовании каких-то отличных от других конгломератов людей – так уж довелось моей судьбе: конгломерат детей (в школах, в пионерлагерях), глухонемых, лилипутов (сейчас я не припомню, что это было, где они почему-то находились кучно, и не припомню, чем определялись мои визиты туда – наверное, с отцом), и меня они не пугали: сестра отца, которая одно время жила с нами, была глухонемая, а отдельные лилипуты не раз приходили к отцу как клиенты...

А вот евреи, или татары, или еще кто не воспринимались мною как отдельные конгломераты, и их другая национальность не воспринималась более, чем воспринималось то, что одни были высокие, другие низкие, одни были блондины, другие брюнеты, одни были близорукие, другие в очках – все были граждане одной страны, все говорили на русском языке, все признавали одного Бога – вернее, отсутствие такового...

Передо мною были широко открытые врата, на которых высились заманчивые призывы, за вратами открывались многочисленные пути, и все они были для меня доступны.

Так шла моя жизнь, пока судьба не опустила надо мной тяжкий свой молот и не отбросила меня в особый конгломерат, для которого все пути были отрезаны, а красочные призывы оказались фальшивками.

Как с этим жить, кроме сплошного отчаяния?..

Я был страстным книгочеем, но ничья мудрость мне не помогала.