Газета День Литературы # 131 (2007 7)

Отдельно от всех стоял молодой Олег Чухонцев. Поэтическая манера раннего Олега Чухонцева отличалась экспрессией, психологической убедительностью, обилием точных деталей, непривычной для "тихой лирики" густотой письма, высокой плотностью стихового ряда. Поэзия Чухонцева импонировала Вадиму Кожинову своим демократизмом, своей вовлечённостью в каждодневный мир простых людей с их нехитрыми заботами посадских жителей (судя по всему, эта поэзия в кожиновском проекте должна была связывать "городскую" и "деревенскую" линии; посад – не город, но и не деревня, а нечто среднее, промежуточное). Своим отчётливым русским звучанием, среднерусскими (подмосковными) пейзажами, открывающимися с её страниц. Наконец талантливостью: недюжинный дар Олега Чухонцева был Кожинову очевиден.

Однако Чухонцев ничем не мог помочь Кожинову в идеологическом плане, и очень скоро пути Кожинова и Чухонцева разошлись. Дело в том, что Чухонцев был убеждённым западником и индивидуалистом, отстаивающим за личностью право на "путь Чаадаева" и "путь Андрея Курбского" (кстати, его проблемы с изданием книги были вызваны тем, что Чухонцев написал стихотворение в защиту Курбского).

Все названные мной поэты (кроме Фёдора Сухова и Николая Тряпкина) вошли в составленную Вадимом Кожиновым антологию "Страницы современной лирики", вышедшую в 1980 году в московском издательстве "Детская литература".

Всех этих поэтов – по крайней мере формально – можно было вписать в расплывчато-общую парадигму, очерченную такими категориями, как "реализм", "традиционализм", "исконные ценности" (и такими концептами, как "верность Истории", "память и корни", "восприятие мира сердцем").

Но после того как в "проект Кожинова" пришёл молодой кубанец Юрий Кузнецов, эта парадигма, и прежде трещавшая по всем швам, буквально пошла вразнос.

Идеология "поэтического проекта Вадима Кожинова" направлялась против модернизма (как в его вторичном, "вознесенско-евтушенковском" варианте, так и в первооснове, напрямую идущей из "серебряного века"); Юрий Кузнецов же – был бесспорным модернистом. Основным врагом Кожинова (причём не только политическим, но и эстетическим) стал "дискурс двадцатых годов", продлённый в шестидесятые годы; Кожинов поставил перед собой задачу преодолеть, изжить этот дискурс, знаменовавший разрыв между Россией дооктябрьской и Россией послеоктябрьской, советской. Преемственность того или иного культурного явления по отношению к "дискурсу двадцатых годов" – для Кожинова формулировка, которая равносильна приговору. Однако – словно бы по злой насмешке – корни поэтики, эстетики и метафизики Юрия Кузнецова напрямую уходили в романтическую поэзию тех самых злополучных двадцатых (и тридцатых) годов – к Луговскому, Симонову и Багрицкому. Оппоненты Кожинова (в том числе, оппоненты Кожинова из своего, консервативно-патриотического стана) не преминули указать на это обстоятельство.

"...ближайшие опоры мировоззрения Ю.Кузнецова во многом прослеживаются в новом искусстве, разветвлявшемся в 10-20 годах на множество более или менее "левых" ручейков, а особенно опознаваемы – в стихотворной советской романтике 30-х годов..." (Татьяна Глушкова. "Традиция – совесть поэзии").

И более того, "проект Кожинова" был заострён не только против "русского модернизма" как локального литературного направления, но и против Модерна как процесса глобальных масштабов. Этот частный проект был элементом иного, более широкого социокультурного проекта советских неославянофилов, призванного остановить Модерн в одной отдельно взятой стране, преградить ему дорогу, создав систему Контрмодерна, основанную на спайке новых (советских) ценностей и старых (традиционных христианско-православных и общегуманистических) ценностей.

Эти попытки оказались несбыточными. Семидесятые годы XX века стали для СССР (и для России) периодом, когда "в воздухе переломилось время", своеобразной "точкой невозврата". Модерн просачивался в советскую действительность сквозь все хлипкие пространственные и временные "железные занавесы" отовсюду: с Запада и с Востока, из прошлого и из будущего.

"Человек Модерна" Юрий Кузнецов это прекрасно осознавал, равно как он осознавал и то, что советские и общегуманистические (общеевропейские) ценности несовместимы с ценностями христианскими, а также то, что все эти ценности в эпоху Модерна теряют своё былое значение.

– Отдайте Гамлета славянам!

– Кричал прохожий человек...

...И приглушённые рыданья

Дошли, как кровь, из-под земли:

– Зачем вам старые преданья,

Когда вы бездну перешли?!

("Память")