Газета День Литературы # 134 (2007 10)

"Божий промысел... Я искал дом для мастерской во многих местах. Я всё лето ходил по деревням вокруг Максатихи пешком, а однажды подошёл вот к этому дому, что-то кольнуло во мне, и я сказал себе – это мой дом. Я обошёл его кругом, присмотрелся, потом решил метнуть нож в ворота. Загадал себе, если попаду в плаху – всё будет удачно. И попал. А в Москву вернулся – расстроился, денег-то нет. После картины у меня осталось четыре тысячи, а за жильё просили одиннадцать... Я режиссер, безденежье и безработица большая. Пока найдёшь сценарий, пока поставишь... Хорошо приятель нашёлся, ссудил, решили покупать на двоих, а позднее пристроить второй этаж. Хозяйка давно не была в избе, помнила её совсем другой, и никак не могла примириться с моими словами, что всё в мире стареет, и её угол тоже похилился, и скоро пойдёт нараскосяк без присмотра... Поселившись, мы с женой Ларисой прежде всего шпалеры со стен содрали, а обоев было наклеено восемь слоёв. Это ужас какой-то. И вот года через два прежняя хозяйка приехала навестить, вошла, огляделась и ужаснулась, дескать, что вы наделали, вы весь дом испортили. А для меня наоборот, доски, чистые бревна – это красота немыслимая... Ведь я искал дом не для прожитья, а для мастерской. Рисованием я тогда был занят настолько, что думал, если я сегодня не порисую, то сойду с ума... И вот я наконец нашел то единственное на Руси место, куда привела меня моя душа, что-то предчувствуя, и возрадовалась..."

* * *

Батюшка ждал гостей, но вот проворонил. Смотрим – рысит кто-то по дороге, только снежная пыль из под камаш. Он – не он, странный какой-то человеченко, вроде бы рязанский "плотняк", только без топора за опояской, улыбка во все лицо, протянутые руки издаля готовы к обьятиям. Если бы встретились в московской толчее, пожалуй и не узнал бы. Пятнадцать лет минуло, поди узнай, время подозрительно скоро вытачивает шкурёнку, наносит резцом множество перемен, а душу скоро снаружи не выглядишь, не одну чашку щец надо выхлебать, "да в разведку сходить", как любят выражаться литературные и киношные герои. Невзрач- ный мужичишко подошёл в скуфейке иль вязаном колпаке – не поймёшь, в камуфляжных штанах, на плечах какая-то линялая подергушка, пегая, сбитая набок борода, в шерсти застряла весёлая шелковистая стружка, за тонкими очками грустно-весёлые, удивлённые глаза. Вот эта искра во взоре, эта насмешливость, скорее въедливость к человеку, непременное желание вызнать собеседника до самых потаек, – пожалуй, и всё, что осталось от прежнего режиссёра, художника и ратного умельца. Так показалось мне в первое мгновение. Я-то уже заочно, пока ехали, выстроил для себя образ попа Виктора Крючкова, а он вдруг в моё представление не угодил, ни мясинки, ни жиринки не нажил человек на новой службе: наверное, ожидал я встретить чревастого, брыластого, степенного в походке иерея, чтоб щёки заревом, зимняя ряса из доброго чёрного сукна с лисьим подбоем, на груди священнический крест на серебряной цепи фунта на два, в глазах сладкая патока, в речах елей, через каждое слово "Господи, помилуй", да скорее кститься, чтобы отпугнуть бесов. С одним таким иеромонахом однажды схватились мы о вере, а через год узнаю, у него сын родился от прихожанки...

Если одежда – продолжение духовной сущности человека, а тем более священника, то нет нужды попу Виктору прихиляться, притворяться, строить из себя мужика, он в глубине сердца и есть тот самый русский человек с земли со всеми его повадками, он трудник, строитель, работник, он не видит никакого смысла тешить гордыню, искушая себя прелестями, отличаться на деревне от селян одеждою, он прикрывает свои моселки тем, самым затрапезным, "плохеньким", что на вешалке нашлось и в чём можно работать, не боясь опачкаться, и ценят-то его не за внешность, но все его знают в округе по душевным качествам как батюшку, во что бы он ни облёкся вне церкви, а весь сряд священника хранится в храме, дожидается в алтарной до новой службы...