Газета День Литературы # 138 (2008 2)

Сжимая нож, скачком, прыгнул на ствол, цепко, по-звериному, стал взбираться. Кот отступал к вершине, а он преследовал его среди волнистой листвы, стиснув нож зубами. Кот был добычей, желанной, трудно доступной, для обладания которой требовались гибкость и сила, бесстрашие и азарт. Вцепившись в ветку, кот отступал, пятился, балансируя раскормленным телом. Выгнул спину, издавал ненавидящее шипенье. Ненависть зверя вызвала в нём ответную ненависть, жгучую вражду. Кот перестал быть добычей, превратился во врага, ловкого, недоступного.

Рискуя сорваться, он стал тянуться вдоль ветки. Приближался к коту, колыхал сук, желая стряхнуть соперника, обвалить его сверху на землю, сам рисковал обрушиться.

Кот шипел, горбил спину, качался на зыбкой опоре. Он вынул нож изо рта. Потянул к коту стальное лезвие. Кот растопырил когти, ударил по лезвию. Один удар пришёлся по руке, длинная, красная, брызнула кровью рана. Он не почувствовал боли, а только жаркий ожог, страсть уничтожить, убить.

Они бились на дереве. Он наносил удары ножом в кошачью голову, грудь. Получал в ответ режущие царапины. Они оба визжали, хрипели, готовы были свиться в клубок и рухнуть. Он испытывал ярость, был гибок, цепок, удары были точны — в звериную пасть, в меховую грудь, проникали до кости, вспарывали звериную плоть. Он и сам был зверем, сгустком силы, страсти и ненависти.

Кот слабел от ударов ножа, молча уцепился за ветку, повис на ней спиной вниз. А он жадно и точно, разящим ударом, раскроил ему череп. Кот отцепился, и мешковато, шумно упал. Лежал недвижно под деревом, а он сверху, сквозь листву смотрел на поверженного врага.

Медленно спустился на землю. В порванной одежде, с изодранной в кровь рукой, стоял над убитым котом, глядя, как угасают золотые глаза. Опустошённый, сутулый, двинулся прочь, уходя из леса, не понимая, что случилось с ним, кто, безумный и дикий, вселился в него, заставлял рычать и визжать, желать смерти другому существу. Всю свою жизнь, скитаясь по войнам, видя убийство и гибель, он не забывал убийство кота.

Теперь, сидя в ночном тумане у гремящих ключей, положив ладонь на горсть земли, как кладут её на библию, он исповедовался в грехе. Просил прощенья у матери-природы, в которую бездумно вторгался. Стрелял изумрудных селезней. Рубил топором трепещущие ели. Глядел с восторгом, как взрываются горы. Как зеркальные ножи бульдозеров врезаются в цветущие травы. И та птица, что ударилась о лобовое стекло машины, — словно разбился флакон с кровью. И тот жук, что пульсировал в бочке с водой, и он прошёл мимо, не спас тонущее насекомое. И та зелёная, слизистая щука, которую он надевал на кукан, проталкивая ветку в хрустящие окровавленные жабры. Он был виноват в своём отпадении от природы, в своём забвении языческих истин, согласно которым жизнь нераздельна, переливается из бабочки в цветок, из камня в птицу, из полночной звезды в человека.

Сидел над горстью земли, взывая к невидимому божеству, обитавшему у туманного озера, у неумолчных ключей. Вымаливал прощенье.

Ему вдруг показалось, что кто-то, беззвучный, тронул его. Не только его, но и весь окрестный, погруженный во тьму мир. Это было прикосновение света. Свет бесшумно проник в туманную мглу и остановился в ней, преобразив окрестность. Туман из чёрного стал тускло-серым, словно в него внесли слабый светильник. Стали различимы летящие клубы, мерцанье ключей, блеск ручья. Свет прибывал, пропитывая тьму, существовал вместе с ней, осторожно устраняя её из мира, будто забирал у неё бразды правления. И тьма отдавала их, уступала своё место свету, без сопротивления, по таинственному соглашению, как передают по наследству царство. Он чувствовал эту загадочную церемонию, передачу власти из одних божественных рук в другие.

Усилились звуки. Вода зашумела громче, словно в глубине горы приоткрыли кран. Из каждой скважины, из каждой каменной щели струя излетала со своим особенным звуком, утончённым звоном и рокотом. Гора была водяным музыкальным инструментом, на котором невидимый музыкант приветствовал приближение нового властелина.

Туман из мутного, серого превращался в розовый, нежный. Кто-то бережный, терпеливый дул на туман, отодвигая его. Будто снимали с земли покров, подымали невесомый розовый занавес. Открылось близкое озеро с сизой водой, по которой бежала розоватая рябь. Чёрные, ещё без зелени камыши. Далёкий за озером берег. Холмы, перелески, ещё в глубокой тени. Волнистая дорога, пустая, без единого путника. Но этот путник был готов появиться, уже приближался, и все зачарованно ждали его появления. Цветы, близкие, недвижные, привставшие на своих стеблях. Ручей, ставший вдруг полноводным и розовым, словно вода превратилась в вино. Развалины водяной мельницы, у которой сидел Коробейников. Замшелый расколотый жернов, который, казалось, очнулся от своей каменной спячки и ждал появления мельника, скрипа водяного колеса, аромата белой муки.