Газета День Литературы # 157 (2009 9)

Без криков.

Леденея.

Навсегда затихая.

Их проклинали лживо,

Хвалили лживо.

Их возносили.

От них отвыкали...

Могикане

удивлялись и жили.

Усмехались и жили

Могикане.

Они говорили странно,

Поступали странно.

Нелепо.

Неумно.

Неясно...

35. Юнна МОРИЦ. Об этой поэтессе мне напомнили многие, да и я сам не забывал. Изящная, стилизованная под старинные баллады поэзия Юнны Мориц с приходом перестройки, рынка, с агрессией против её любимой Сербии превратилась в страстную обжигающую протестную бичующую поэзию. Она всегда для всех властей была "неудобным поэтом". Такой и остаётся. Но в любом жанре она великолепна. И верно же, её новые книги – книги большого русского Поэта обращены к читателю, для которого русская поэзия – неистребимая супердержава, а чувство человеческого достоинства – неистребимая ценность…

Мой читатель драгоценный,

За моё здоровье выпей,

За второе за июня,

За Поэтки Деньрождень,

Дай салют шампанской пеной –

За стихи не крови рыбьей!..

Этот Мориц в этой Юнне

Распускает строк сирень.

Мой читатель ненаглядный,

Выпей за моё здоровье,

За стихи не рыбьей крови,

За неправильность мою...

36. Евгений РЕЙН. Учился в технологическом институте, дружил с поэтами Д.Бобышевым и А.Найманом, позже познакомился с И.Бродским. Стихи Рейна распространялись в самиздате, часть их публиковалась в журнале "Синтаксис". Иосиф Бродский часто называл Рейна своим учителем. И на самом деле, многому он научился у своего старшего друга. Когда я был в Венеции, на кладбище Сан-Микеле у могилы Бродского я нашёл листок с от руки написанными чудесными стихами. Это были стихи Евгения Рейна. Рейн – знаток русской поэзии, знаток восточной поэзии. Поэт независимый от либерального мейнстрима.

Вязальщица, свяжи такое покрывало,

Что, как его ни кинь, оно бы покрывало

Старинный наш Союз от головы до пят.

Свяжи и про запас – ведь сдёрнуть норовят.

37. Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ. Как и многие дети 1937 года, какое-то время прожил в детдоме, что наложило отпечаток на его поэзию так же, как и на поэзию Николая Клюева, Валентина Устинова и других. Поэзия одинокого бродяги, одинокого волка, поэзия странника природы. Сделал один из лучших переводов "Слова о полку Игореве". Написал своё "Слово о Куликовом поле". Поэт изначально трагического мироощущения и перестройку принял, как продолжение русской трагедии.

Я небосвод люблю угрюмый

И ветки белые ракит.

На холоде мой ум кипит,

Связуются дела и думы.

Иду, сутулясь по стерне.

Осенний ветер завывает,

И всё в природе увядает,

И расцветает всё во мне…

38. Геннадий РУСАКОВ. О нём напомнило несколько человек. Среди них merihlyund "Когда видишь в этом списке Глушкову и Зульфикарова (типа Николаеву и Кенжеева) и не находишь Русакова, – понимаешь, что составлянту трудно быть объективным, избежать соблазна включить в сонм первых своих друганов…" Увы. Тема друганов – тема сложная, и с Геннадием Русаковым я тоже знаком. И немало "друганов" на меня обиделось за невключение, но такова уж участь критика. Стараться быть ближе к объективности. merihlyund – посоветую прочитать мою статью о поэзии Русакова. Тоже из детдомовских детей 1937 года. Отсюда и жёсткий взгляд на мир. "Могила матери моей, отец, зарытый в общей яме, старуха с гнойными глазами... Не много ль было мне смертей?" Много лет проработал в Нью-Йорке в миссии ООН, а отсюда и окружение поэта было исключительно из любителей Америк. Рубцовы туда не долетали. Но тем не менее, взгляд и на мир, и на природу, и на людей – чисто русский. Главный его стихотворный цикл "Разговоры с богом". Поэт жалуется и выговаривается своему личному богу.

– Ты ошибся страною, – мне память моя говорит. –

Я полжизни провёл, колеся по немыслимым весям,

изучал языки, видел славных и власть предержащих,

и едва не ослеп от красот бесконечных швейцарий.

А только, поди ж ты, – прикипел пуповиной

к бугру по размерам едва с полисадник

и люблю его неутолённой любовью