Газета День Литературы # 173 (2011 1)

С.К.: Я не хотел бы сейчас говорить на эту тему по одной простой причине: всё здесь на самом деле сложнее и драматичнее, потому что Клюев был человеком очень закрытым, очень, скажем так, бережливым в отношении многих вещей. Бывали случаи, когда он какое-либо шокирующее свойство своей натуры демонстративно выставлял на поверхность, чтобы скрыть гораздо более потаённое и глубокое. Я касаюсь в своей книге этого момента, но не так, как его касались до сих пор. Я считаю, это была глубокая личная трагедия и, грубо говоря, прикосновение к некоему порогу ада. В отличие от окружающей его публики, так называемого серебряного века, он прекрасно осознавал, предугадывал последствия подобного образа жизни для себя.

М.Л., О.Р.: Заняты ли вы какой-либо работой помимо книги о Клюеве?

С.К.: Клюев вообще исключает присутствие кого-либо ещё – нельзя заниматься им и параллельно чем-то другим. И вот сейчас до поры до времени оставлены все работы, поскольку всё-таки необходимо дописать биографию Клюева. Это и выходящий сейчас в издательстве "Русский мир" том из серии "Русский мир в лицах", посвящённый Сергею Есенину, это и возможная ближайшая работа в этой же серии над книгой, посвящённой Вадиму Валерьяновичу Кожинову, это и, скажем так, несколько сюжетов как из истории русской литературы XX века, так и её современности, которые, возможно, претворятся в целый ряд статей и из которых я предполагаю составить свою следующую книгу.

М.Л., О.Р.: Давайте поговорим о вашей книге "Жертвенная чаша". Почему было выбрано такое название?

С.К.: Потому, что практически все герои этой книги, можно сказать, из этой жертвенной чаши испили. Это касается и тех, чья судьба завершилась трагически, и ныне живущих писателей (которым тоже посвящены несколько работ в этой книге), знающих, какую цену нужно заплатить за подлинное художественной слово. Книга строилась одновременно и по принципу избранного из написанного за 25 лет, но в то же время она складывалась в такое единое композиционное полотно, когда можно было органично переходить от одной главы книги к следующей, от одной части к другой, чтобы панорама литературной духовной жизни как бы разворачивалась на протяжении книги от начала века к его концу.

М.Л., О.Р.: Скажите, почему статьи "Голос в серебряном просторе" и "Мой неизбывный вертоград…" написаны с промежутком в 20 лет? Что заставляло вас вновь возвращаться к данным темам, конкретно к творчеству Маркова и Тряпкина?

С.К.: О Николае Ивановиче Тряпкине у меня написано много статей, и "Мой неизбывный вертоград…" была одной из последних, созданных в 80-е годы, но которая потом на протяжении моего последующего общения с Николаем Ивановичем вплоть до его кончины, естественно, дополнилась несколькими очень важными штрихами и несколькими дополнительными фактами и деталями, которые я не мог проигнорировать, не мог не включить их в текст о нём. Сами понимаете, поскольку эти дополнения происходили на протяжении последних 10 лет, соответственно, под статьёй стоит и такая дата. То же самое касается и Сергея Николаевича Маркова. Мной была составлена книга избранных сочинений, такой полновесный том Сергея Маркова в приложении к "Тобольскому альманаху", но книжное приложение, к сожалению, до сих пор не увидело свет по финансовым причинам, а книга готова давно. И вот собственно последняя редакция статьи, которую я писал для этого однотомника, она и вошла в книгу "Жертвенная чаша".

М.Л., О.Р.: Когда вы открыли для себя Веру Галактионову? Что именно привлекло вас в ней?

С.К.: Творчество Веры Галактионовой открылось для меня в 2001 году, когда я взял в руки её книгу "Слова на ветру опустевшего века", это была её первая книга, изданная в Москве. И когда я прочитал все повести, рассказы и очерки, из которых составлена книга, я понял, что имею дело, во-первых, с удивительной глубиной прозорливости прозаика, во-вторых, с человеком, мастерски владеющим художественным словом, что в начале XXI века в принципе было каким-то чудом. Мне казалось, что подобного рода мастерство владения, воплощения каких-то подспудных мировых токов художественным словом уже практически утеряно, ему просто уже неоткуда взяться, поскольку вся окружающая атмосфера этому не способствовала, она как бы уничтожала подобную возможность. Взяв в руки книгу, в которой эта концентрация художественной энергии как бы пронизывала слой бытийной энергии на встречном движении, которые совершались на протяжении повестей и рассказов, для меня стало очевидно, что это прозаик редчайшего таланта, редчайшей художественной силы и, как оказалось, к моему полному ошеломлению, практически неизвестный современному читателю. Я посчитал своим долгом его, что называется, открыть для читателя. Вот так была написана статья "Беззаконная комета".