Газета День Литературы # 175 (2011 3)

И ярчайший (и – именно истинный) тому пример – судьба разбойника, распятого рядом с Христом. Разбойник этот именно на кресте раскаялся окончательно и именно на кресте окончательно уверовал, и был прощен, и взошёл в Царствие Небесное.

Православная церковь осудила роман "Мастер и Маргарита" за искажение образа и событий земной жизни Спасителя. Но был ли именно Христос прототипом Га-Ноцри? (Литературное словечко "прототип" невозможно прилаживать ко Христу. Это богомерзко и богопротивно. Однако уж коль миллионы и миллионы читателей разглядели в Иешуа именно Иисуса, то я здесь прямо-таки обязан это словечко употребить.)

Булгаков, будучи сыном преподавателя духовной академии, не мог не знать, что никому из нас с нашим человечьим разумением и неистребимыми страстишками не дозволено перекраивать жизнь Иисуса и Его слова по нашему хотению и на наш человечий манер.

Но в сознании Булгакова созданный им Иешуа никогда не был и не мог никогда стать Иисусом. И на это указывают три неоспоримых (т.е. прямо в лоб) момента в романе:

1. Иешуа был распят, но не вознёсся. Значит, он – не Спаситель и Спасителем не должен был стать никогда.

2. Главным рецензентом романа об Иешуа назначен Воланд, но любому читателю без всяких подсказок должно быть понятно, что Сатана никогда бы не был назначен рецензентом какого-либо произведения об Иисусе.

3. Господь, решавший как Высший Судия дальнейшую судьбу Мастера, не принял ни его сочинения, ни его самого, и даровал Мастеру лишь покой, т.е. Господь не признал в Иешуа – Иисуса, а Мастера уподобил Понтию Пилату, вечно пребывающему в покойном нигде (последние страницы романа).

Святой Апостол Павел писал (передаю своими словами), что грядущий Антихрист будет как две капли воды похож на Спасителя и будет говорить Его же словами.

Иешуа – Антихрист.

Господь не мог принять сочинение Мастера, поскольку оно было по сути своей – неправильным, было неправильно написано и живописало сплошную неправильность. Булгаковский Мастер слишком увлёкся внешними красотами стиля и не донёс до читателя, не раскрыл булгаковскую главную мысль.

(И ведь что интересно: я в юности, читая впервые "Мастера и Маргариту", преодолевал палестинские главы с огромным трудом, с огромным усилием над собой, а подчас – их просто пролистывал. Видимо, уже тогда неправильность эту я пусть не осознал, но – прочувствовал инстинктивно.)

Москва двадцатых, Москва тридцатых превращалась всё больше в царство шариковых и швондеров и, как никогда раньше, приближалась к царству Антихриста.

Именно об этом Булгаков своим "Мастером и Маргаритой" хотел нас предупредить и именно об этом Михаил Афанасьевич писал весь свой роман.

Душа наша всегда должна быть открыта к познанию Бога и к постижению веры, поэтому каждый верующий – всегда путник, всегда богоискатель. Умам пытливым и доскональным, тем, кто верует трепетно и скрупулезно, вера всегда открывается постепенно и как бы пластами, ибо путь к Богу – есть путь длиной во всю нашу жизнь, и иного никому из нас не дано.

Булгаков, в этом смысле, не мог быть никаким исключением.

По мере осознания веры, по мере приближения к Богу, Булгаков раз за разом переделывал, переписывал свой роман. Но, видимо, в ХХ веке не пришло ещё время познать нам Антихриста, но видимо, не определено было писателю воплотить на бумаге антихристову суть.

Отсюда в палестинских главах столь много непрописанностей. Отсюда читательские непонимания и кривотолки, отсюда разновариантность восприятий, разночтение одних и тех же фраз и бесконечные споры вокруг да около.

Отсюда же (как мне представляется) и происходит бытовавшее в 60-е годы мнение о недописанности и неоконченности романа. Уж не было ли это мнение – булгаковским? И не вдова ли писателя донесла его до нас?

Лев Николаевич Толстой, когда собирал своё "Изложение Евангелия", имел перед собой совершенно конкретную и ясную цель: через евангельские стихи, через слова Иисуса Христа, через Его поступки оправдаться самолично и оправдать собственные свои религиозные и философские взгляды. В толстовском "Евангелии" нет ни одного слова отсебятины. Толстовский mix на темы "Евангелий" – это тенденциозный цитатник, где каждая цитата, каждая фраза стоят строго на своём месте и совершенно определённую смысловую нагрузку несут в себе. Преподанный в данном ракурсе Христос представляется Толстому как бы адвокатом, а евангельские строчки как бы естественным образом складываются у него в речь защитника на суде.

Иное дело булгаковский "роман в романе". (Кстати, уже объём, отведённый палестинским главам в общем объёме повествования, говорит об искренности в их написании и о значении их для автора.) Здесь, в этих главах, нет ни одной переписанной точно евангельской фразы. Здесь всё и сплошь отсебячита и вульгарная переделка.