Газета День Литературы # 52 (2001 1)

Он вел к подножью дерева-креста,

Обвитого змеей наполовину.

И, подойдя, Адам отверз уста:

— Я узнаю твой изначальный лик,

Мой господин и враг мой.

Век за веком

Я был рабом твоим. И твой язык

Я принимал за сущность человека,

Поверив: ты — владыка из владык.

Ты власть сулил мне с Богом наравне,

Желанья в сердце пробудил и страсти.

Я наяву их жаждал и во сне.

Но в пепел облеклась мечта о власти,

И обратились страсти в боль во мне.

Ты лжепророков тайно посылал,

Что ложь рядили в Истины одежды.

Ты золотом Храм Божий украшал,

Услужливо мостил мой путь надеждой,

Чтоб я к Отцу дорогу потерял.

Я проклинаю мир иллюзий твой

С борьбой за миражи, свободой плоти...

Душа устала. Где найти покой?

В каком забыться сне или полете?

...И кровь небес омыла крест живой.

Змея исчезла. Воссиявший свет

Преобразился в образ серафима:

— Узри, Адам!

Вот истинный портрет

Того, чья власть над миром неделима.

Я испытал тебя в горниле бед.

Узри себя!

Твой род твоим путем

Пройдет от сотворенья до исхода.

Мятущийся между добром и злом,

Узнает все — и рабство и свободу,

И грань меж ними кровью и огнем

Он уничтожит.

И, как ты, в свой срок

Придет сюда в отчаянье и муке,

Осилив тяжесть ноши и дорог,

К Отцу в мольбе протягивая руки.

И здесь найдет, что там найти не мог.

Усни, Адам!

Не вечен будет сон.

Здесь Божий Сын твой грех искупит кровью.

...И трещина разверзла горный склон.

Взяв ком земли с собою в изголовье,

Вошел устало и покорно он.

Гора сомкнулась.

Небывалый гром

Потряс всю землю, разрушая скалы.

И плакал Каин, мучимый грехом.

И кто-то пролетел в одеждах алых,

Мир осеняя огненным перстом.

ЛОШАДЬ

Как стояла она! Как глазами водила!

Как ходила в ней волнами вольная стать!

Как бугрилась на мускулах ярая сила!

Не хозяин ее, а она выводила

Мужика своего торгашам показать.

То ли стала кормилица косточкой в глотке,

То ли леший какой в его душу проник,

То ли глаз положил на красивые шмотки?

А и взял-то всего тридцать шкаликов водки

За красу ненаглядную сивый мужик.

И ее увели.

Сыромять поменяли

И узду, и гужи, и супонь, и хомут

На заморскую упряжь.

И не заставляли

Ни пахать, ни возить...

Даже стойло сломали.

Мол, живи, как мустанги на воле живут.

А она захирела.

То ль корм был не в лошадь,

То ль повадилась ласка пугать по ночам

До кровавого пота.

Но только все тоще

Становились ее неподвластные мощи

Конским знахарям, экспертам и колдунам.

И позвали тогда мужика.

Он с похмелья

Посмотрел на родимую ладу свою,

Намешал из травы то ли пойла, то ль зелья

И добавил словцо в переводе, как шельма:

— Что тебе... не живется-то в ихнем раю?

Лошадиная морда уткнулась в ладони,

Пробежала по коже счастливая дрожь...

Торгаши улыбались мужицкой персоне:

— Ну теперь все о'кей!

Суперлайнер обгоним!

Но мужик озверел:

— Нет уж, дудки! Не трожь!

РАЗГОВОР С ДАНТЕ НА ПЛОЩАДИ ВЕРОНЫ

Старый двор в неослабном сплетении линий,

Словно взяты в полон небеса и земля.

Я глазами ищу: где он — вещий Вергилий,

Кто меня уведет на все круги твоя?

Ты стоишь, преклонившись пред силою тленной,

Узнавая в ней вымыслы ада свои.

И застывшие очи, как вопль Вселенной

О спасительной силе великой любви.

Но безмолвны уста, и молчит твоя лира,

Что когда-то была выше тронов и лир.

Или ты оградился от грешного мира,

Иль тебя оградил от себя этот мир?

Рядом нет даже тени твоей Беатриче,

Нет возлюбленной сердца, а только бетон,

Да реальности новой слепое обличье,

Да все адовы круги последних времен.

* * *

Портреты лип на фоне снегопада

Хранят медлительность заброшенного сада

И обреченность позднего листа.

И что-то из того, что нам совсем не надо

И без чего вся наша жизнь пуста.

В движении замедленном и сонном

Плывут над городом заснеженные кроны —

Небрежных рук задумчивый каприз.

И чей-то взгляд чужой и отрешенный

Лишь омертвлял случайный тот эскиз.

В угоду вымыслу, неведомой затее

Две тени обозначились в аллее,

Едва напоминая то ли птиц,

То ли людей с одной рукой и шеей,

Но с множеством неразличимых лиц.

А снег то шел, то замирал послушно,

И, выполняя волю равнодушно,

Пытался хаос тот перебороть,

Чтоб в праздник света не было так скучно,

Чтобы слились в одно душа и плоть.

Уже рука кистей едва касалась.

И вдруг — порыв!

И сразу все смешалось.

И надо всем восстала чистота.

И ожил холст, когда на нем осталась

На фоне снегопада — пустота.

* * *

Ночные образы во сне ли, наяву ль

Жестикулируют, враждуют, суетятся,

И пьют за Родину, и вяло матерятся

Под "Санта-Барбару" и хоровод кастрюль.

Ночные образы при вспышках света фар

Похожи на зверей из мезозоя.

В извивах тел, как змеи в пору зноя,

Как в киносъемках мировой пожар.

Ночные образы в недвижимом каре

Вздымают руки и кричат победно.

И так загадочно и так бесследно

Куда-то исчезают на заре.

Но из разлома, где ни тьма, ни свет,

Где так знакомо терпят, негодуя,

Где ложками гремят, прося обед,

Гнусаво кто-то вторит: Аллилуйя!

* * *

Непрочные радости, прочное лихо.

Морозом закована речка Шутиха.

В снегах утонула деревня Отрады.

Заборы, столбы, да могилок ограды.

И все ж вопреки неладам и порухе

Гадают о счастье нежданном старухи.