Газета День Литературы # 55 (2001 4)

— Дурак ты, камарад Алексашка… Если бы я не знал сам, ежели б не был плотником в Амстердаме, разве стал бы говорить такое?

— Ну был, мин херц… — Меншиков говорит. — А чего же не остались там, если понравилось?

— А бабы, камрад Алексашка, дуры… — Петр отвечает. — Говорю там одной девке, дескать, люби меня так! А она, дура, ни в какую… Нет, говорит, не буду. Ежели не царь ты, то мне и дела до тебя нет! Из-за их, из-за дур этих, и не исполнил своего желания!

— А давай, мин херц! — Меншиков тогда говорит. — За девок за этих гулящих выпьем!

— С какой радости, камарад? Охренел ты совсем?!

— Да как же не выпить, мин херц! Если гулящая амстердамская девка в должности тебя удержала, ей памятник на Руси поставить надо! Петра Великого нам эта девка уберегла! Давай за ее место в русской истории, мин херц, выпьем!

— Хрен с тобой, камарад! Наливай! Чего только не сделаешь для нее…

— Для русской истории…

— Для ее, Сашка…

Эрнест Султанов ПОЭТ И ПОЛИТИКА

Ваше слово, товарищ Маузер.

Пишите Кровью своего Духа.

Буржуазная жизнь — в ней нет ничего ни трагического, ни ужасного. Она просто на это неспособна. Единственное более-менее точное определение, которое ей можно дать, — это тоска. Тоска, когда даже самое привлекательное и вожделенное приедается. Когда уже все кажется не то. И вот в этом доведенном до крайности "не то", в этой максимализированной скучности мира и зарождается яркость, зарождается как мысль, как стремление сброситься с моста — настолько все погано.

Терроризм, небывалое количество самоубийств, наркомания — все это пробы пера зарождающегося нового. Всякое "социальное зло" означает, что буржуазное общество дошло до абсурда. Всякое "социальное зло" есть признаки дыхания незапланированного ребенка, от которого общество с ужасом открещивается и который слепыми глазенками уже с ненавистью вглядывается в рожу родителя. Рожу, омерзительную еще до того, как об этом смогут сказать первые членораздельные звуки.

Крик, содержание которого есть ненависть. Ненависть, обещающая смерть всему старому, всему конформистскому, всему кощунственно-родительскому. Постепенно, не сразу, крик перерастает в революционный поэтический клич. Клич, становящийся все сильнее, сильнее…

Но «однажды» может так и не случиться. Ребенок радикального протеста в Европе 60 —70-х годов был умерщвлен еще до того, как сумел произнести свое коронное громогласное «Революция». Тысячи и тысячи «фашистов», "анархистов", «коммунистов», (закавычено, потому что эти понятия успели перерасти опыт первой половины ХХ века) были посажены по политическим приговорам в каждой демократической европейской стране.

Примечательно, что, в то время как итальянских бригадистов "не брали живьем", в то время как рафовцев в ФРГ казнили в тюрьмах, в то время как за речи в «беспристрастных» судах Европы наказывали дополнительными десятками зарешеченных лет, «интеллигенция» либо молчала, либо аплодировала. И это в Европе, где ком- и соцпартии были как никогда сильны, где подавляющее большинство интеллигентской аристократии было левым и даже носило партбилеты. И это было отношение к «своим», тем, кто несколько более радикально читал Маркса и Ленина. Что же и говорить об отношении к априори враждебно воспринимаемым правым радикалам, когда культурлозунгом было "убей фашиста — помоги стране". Молчанием отзывались СМИ, авторитеты от искусства на убийства рабочих-фашистов с семьями.

Западная «интеллигенция» оказалась столь же трусливой, сколь и советская. Равенство «капиталистической» и «социалистической» систем (в глазах Ги Дебора и Эволы) распространялось также и на прислуживающую им «прослойку». Паунд говорил, что "если человек не готов пойти на риск ради собственных идей, то либо его идеи ничего не стоят, либо он ничего не стоит". Ни их идейки, ни они сами ничего не стоили. Так и сгинули всеми забытые

"Гнила культура как рокфор". Слишком много еще живых битлов, джаггеров, которые умело продолжают приторговывать своей прошлой легендой. Слишком много тех, кому "нужна лишь дача на реке", — говорит о них первый футуристический манифест — а такая судьба больше подходит для портных… Они уже не способны на "острое и мгновенное", поэтому становятся защитниками сложившегося порядка вещей как в «культуре», так и в политике. Говоря им «нет», юная Поэзия одновременно не дает, стремится не дать этому болезненному явлению перейти с трупа на живое и здоровое.

После Октября большинство подобных трупных бактерий удачно сплавили на Запад. Так же поступили с ними и в Третьем Рейхе. Из их литературного чтива были устроены грандиозные факельные мероприятия, а их творчество на холсте и в глине спихнули в охочие до всего пестрого и именитого буржуазные страны. На вырученные же деньги было выстроено несколько красивейших Дворцов искусства…