Газета День Литературы # 57 (2001 6)

Первое, что всегда бросается в глаза, это стиль произведения, казенность, выхолощенность языка, обилие повторов, каких-то риторических фраз, по-газетному грамотно сбитых, однако не подтвержденных образностью, не наполненных в отличие даже от газетных материалов информативностью. Впрочем, именно так в газетах пишут о ситуациях, которые нужно превратно истолковать, либо когда нет достаточной информации на ту или иную тему.

В случае Дм. Быкова мы имеем дело, конечно, с последним обстоятельством.

Основная идея автора, парадоксальная и органичная одновременно, остается, в сущности, его голой мыслью, не облеченной в реальную художественную ткань. Он подробно описывает жизнь героев до того, как они оказываются в сетях сталинского эксперимента. Но сразу после их ареста нити повествований путаются, растворяются. Крайне схематично он дает пытки, поведение следователей и подследственных, т. е. моменты, которые могли бы быть ключевыми. Вообразить и передать жизнь заключенных, которые проходят «закаливание» в спецучреждениях, он не в состоянии вовсе. Все это подчеркивает и непродуманность замысла, и незнание сталинской эпохи в этой особой ее адской части. Отсутствуют, видимо, представления и об иных экстремальных формах человеческого существования. Армейский опыт, на который он опирается при написании романа, явно не тот уровень. (Сейчас я думаю, что фактуру такого произведения мог бы написать, обладай он большей литературной взыскательностью, не кто иной, как Вова Сорокин с его маниакальным вниманием ко всем проявлениям садизма.)

Новая повесть Петра Проскурина "Молитва предчувствия" ("Наш современник, 2001, № 3): смущает расплывчатая высокопарность названия, требуется усилие, чтобы это чувство преодолеть. На фоне непосредственно текста произведения неудачное название отходит на второй, на третий план и воспринимается как мелочь.

В 90-е годы и даже раньше усилиями господствующей в общественном сознании критики и журналистики либерального направления имя Петра Проскурина было оболгано, стало едва ли не синонимом художественной беспомощности, позора, обскурантизма. Никого не смущало даже, что постоянное нервное внимание к писателю есть показатель его значимости. (Смысл черного пиара в том и состоит, видимо, чтобы, избегая прямых споров и доказательств, внушить отрицательный образ.)

Я не готов говорить о творчестве П.Проскурина в целом, но уже по этой единственно повести можно говорить о подлинном таланте писателя. Видя ее определенные изъяны, хочу сказать, что они не являются определяющими, как не является определяющим то даже обстоятельство, что в целом с литературной точки зрения она написана мастерски. Скажем так, она находится на том уровне мастерства, который позволяет утверждать: определяющей в повести является страсть, с которой она написана, и страсти ее героев, редкое в современной литературе качество. Сущность проскуринского таланта лежит вообще не столько в художественной плоскости, сколько в человеческой: его герои в полной мере умеют любить и ненавидеть. Таков сам автор, их родитель, — достаточно вглядеться в помещенную над текстом фотографию.

Пересказывать содержание повести я не стану, вы легко можете узнать его сами. Только одно замечание.

Образ живописца Морозова, главного героя, конечно же, символичен. Здесь нельзя не вспомнить последний роман Ю.Бондарева, где также один из главных героев — художник. Не исключено, что П.Проскурин, работая над повестью, имел в виду этот образ и в чем-то полемизировал с ним, до крайности заостряя вопрос о месте русского художника в сегодняшней российской жизни. Он ставит его в обстоятельства исключительной сложности, расставляет на его пути самые заманчивые соблазны, как бы проверяя, какая же часть его души выстоит, не поддастся расщеплению.

Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ

…Опять смотрю на лежащую передо мной гору присланных со всей России журналов и понимаю, что смогу сейчас поговорить только о некоторых из них, да и то — только о том, что в них мне особо запомнилось. Начну с давно не обозревавшегося мною "Московского Вестника", первый номер которого за 2001 год только что вышел из печати. Центральное место в нем, безусловно, занимает «Дневник» Сергея Есина, который из-за своей широкой распространенности воспринимается уже чуть ли не как некое обязательное чтение. Впрочем, я к нему уже успел привыкнуть и читаю сейчас с большим интересом, перестав даже замечать бросавшийся первое время в глаза перекос в сторону определенного авторского самолюбования своим семейным подвигом — постоянным подчеркиванием того, как он мучится с больной В.С., хотя и сам постоянно страдает от своего легочного недуга. Постепенно это как-то само собой отодвинулось на второй план, и я теперь вижу только литературную жизнь Москвы да довлеющую над ней нашу сволочную политику.