Газета День Литературы # 58 (2001 7)

И так оно, честное слово, и есть, дорогой читатель. Служа Родине — служишь Богу. И роман Проханов написал отличный — яркая его образная ткань эпизод за эпизодом стоит в глазах. И тысячу раз он прав (не им то засвидетельствовано, он лишь повторил истину) — придет за мучеником Ангел, и обнимутся все, вошедшие в Царствие Небесное. Но — осторожней: эта линия в литературе идет между правдой и прелестью. И отнюдь не по поводу Проханова скажу следующее: как бы не стали у нас приемом общение с тенями, потусторонние путешествия, явления ангелов, мироточение икон и чудотворное действие молитв.

В одной из книг диакона Андрея Кураева поразила меня такая деталь: бывают в духовной среде праздничные поводы немного выпить, и тогда ведутся весьма интересные и поучительные беседы, люди приоткрывают завесу над своим сокровенным миром и звучат рассказы — как пришел в Церковь, к Богу, мистические эпизоды и пр. То есть обычно — об этом не говорят. Это та самая область, где "мысль изреченная есть ложь" и, сказав, — ты перестаешь быть обладателем сокровища или, вынеся его на всеобщее обозрение, видишь: это всего лишь стекляшки. Как просто нынче в интервью газетам и по телевидению звучат слова о воцерковлении, с улыбкой говорят об этом, охотно. А нужно ли говорить об этом так — на досужий вопрос корреспондента?

Литература «служения» ищет новые формы, язык, героев и доказательства своей правоты. Обретения на этом поле достойны разговора.

Итак, назову притчей и военную прозу Александра Проханова, и нанизанную, как четки, "Горькую беседу…" Зульфикарова, вспомню повесть-притчу Леонида Бородина "Ловушка для Адама"… И разве не притчевую основу имеет речь Валентина Распутина, сказанная на вручении Солженицынской премии, где ключевую роль играет образ тех, немногих, плывущих на подтаивающей льдине, — образ не пораженчества, а победы — ведь плывущие на льдине уверены, что плывут к Истине, к Спасению. Победная сила рождается из этого авторского знания, основанного на вере. Тяготение к притче, существование героев в жестко заданной системе координат есть тяготение к библейской высшей правде, не опровергаемой ничем. Эта литература имеет надежду быть больше чем литературой. Она берется утверждать и провозвещать истину художественными средствами. Конечно, уже появившиеся талантливые образцы такой прозы породили шлейф эпигонов, заимствующих "не дух, но букву". А ведь ладанный дым, лики святых, звучание акафистов и явления из потустороннего мира делают светские произведения уязвимыми духовно. Попутно заметим, что, к прискорбию, не отстают и стихотворцы и уже целая когорта кропает стишата "про храм".

А Господь — грозен. И на Лик Его и ангелы не могут взирать. По тонкой грани движется новая русская проза, по тонкой грани между правдой и прелестью. Хочется верить — действительно к правде. И движение это ее станет победительным, ибо воистину "блаженны алчущие и жаждущие правды"…

ЦАРСКИЙ ПУТЬ

От того, что писатели обрели свободу, литература ничего не выиграла. Она заблудилась и потерялась. Она ищет сама себя и свое место в общественном сознании.

То она пытается игнорировать читателя и оборачивается к нему задом, проваливаясь в ничтожество, в «минусовое» пространство; то возносится в горние выси, претендуя на духовное учительство. Этих тенденций в современных «текстах», или, по-кондовому, в романах и повестях, — нельзя не замечать. Тенденции эти проявляют себя и у талантливых, и у «середнячков», причем у талантливых, конечно, ярче. Во всяком случае ясно — уже никогда не обрести серьезной литературе массовых тиражей, а писателям — всеобщей известности. И даже не потому, что упал уровень культуры и повсюду Интернет. Открыты храмы, появились доступно богословские издания, и уже не подменит литература собою духовную сферу. И, смиренно уступив первенство в «горней» области, нельзя на это претендовать. Вот тогда явления святых и ангелов на страницах светских книг станут исключением (но тем сильнее поражающим воображение), а не правилом. Не в самоуничтожение, не в «минус», не в ад, но и не на небеса — путь литературы. В этом смысле литература девятнадцатого века была куда целомудренней сегодняшней.

Потрясла меня однажды фраза, сказанная весьма образованным священником в докладе на научной конференции: "В городах, изображенных Гоголем, нет храма. Вот, приехал Чичиков или Хлестаков, а храма нет, даже не упомянут". И вывод сделал: значит, Гоголь был "не совсем тем писателем, каким бы надо". Честно говоря, потрясение получилось сильное: это Гоголь-то с его болезненным, страдательным восприятием мира, с его "Выбранными местами…", с его поездкой на Святую землю, с его отношениями с Оптиной, с его смертью… А поди ж ты — "нет храма"! Но разве у Льюиса в его знаменитых "Хрониках Нарнии" есть храм? Или у Толкиена? Или у Андерсена, в его религиозно-нравственных сказках? Да и у Достоевского поискать придется храм. Его герои читают Евангелие, непрерывно говорят о Боге и душе, но не отстаивают церковные службы…