И всё-таки Сергей Сибирцев верит, по-настоящему: абсурдно — верит во вроде бы приоритетно, авангардно обречённую, во вроде бы окончательно колонизированную "цивилизаторами" Россию, где уже в кровь и плоть молодёжи воспиталось и вошло "новое" — чистоганно-прагматическое — понимание "русскости", так что без денег ты — если бы только каких-то там материально-"русских" благ! — самой национальности иметь не достоин, а с деньгами она тем более не нужна. И всё-таки Сергей Сибирцев верит — но ему мало чисто метафизической, "мамлеевской", "за-смертной" России. Он обстоятельно, замедленно, не моргая отыскивает и — находит её психологические, её непредсказуемо-житейские черты, которые предполагают не только интеллектуальное мужество с его постоянным преодолением реальной перспективы умопомешательства (по меньшей мере — от сегодняшней истинно-цивилизаторской яви), но и своеобразнейшее, а также объективнейшее, почти невозможное, а также спасительное преображение всего русского псевдосущества. Речь идёт о настоящей и антиномично-целостной конкретизации нашего прорыва, нашего броска — к самим себе и в себя — через немыслимо чудовищные, но вполне цивилизаторские унижения, особенно подробно описанные в первой тетради "Привратника "Бездны", и через неизбежнейшее, законнейшее после них — победоносное, торжествующее! — озлобление. Именно не в бесконечно-минусовой, не в вызывающе оскорбительной — не в "сибирцевской!" — степени нашего унижения — ключевая причина нашей сегодняшней поражённости аж от официозной свободы — вне себя, ключевая причина нашего пропадания в западническом, откровенно-ничтожественном вакууме — однозначно-смертоносной западне. Вот почему у сегодняшнего, не без русофильских элементов новоконсерватизма, бесспорно, есть ещё амортизирующие перспективы, но подлинная, житейская Россия всё равно "опустит" псевдоросса до спасительной отметки его "самобытия", до отправной бездны его грядущего победоносного преображения, и объективнейшее, "бесчеловечное" и пронзительно-проницательное творчество Сергея Сибирцева — тому антиномично-оптимистическая порука и свидетельство.
Должен ещё и ещё раз подчеркнуть тот смертоносный, небытийно-бытийный и просто рискованный уровень, на который вышла сегодняшняя подлинная литература и вообще человеческий дух. Ему-то, между прочим, и противостоит игриво-трусливый, ничтожественный постмодернизм — с напыщенной серьёзностью только что наложившего в штаны младенца. Но слишком, "супер"-неприлично его эстетическое, зеленовато-долларовое кредо, или нет, — пускай делает непорочный вид, что именно стоймя надо "по-большому", "высокопарно" испражняться — глядишь, и сойдёт за новую интеллигентскую оригинальность — за сверхновую "русскую" элитарность и "отгороженность"…
Но настоящие писатели современной эпохи не шарахаются и не испражняются от её наэлектризованных и оголённых смыслов (причём самого различного и потому не важно какого толка) ни с постмодернистским душком, ни с постмодернистской стойкой "смирно". Напротив, они проводят через себя действительно истинный ток подлинной — Богоподобной и Богообразной — человечности, подлинной русской культуры и экзистенциальности, теперь живущей и животворящей на острие не столько небытийно-бытийного пера, сколько небытийно-бытийной судьбы творца. И кто-то не спасается, по-настоящему, серьёзно не спасается — чудом. По вспомошествию самой Благодати…
МЫ – РИСКОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ (Беседа Сергея Шаргунова и Владимира Бондаренко)
Владимир Бондаренко. Сергей, чего вы хотите добиться в литературе? Разве уже мало написано до вас? И разве это написанное кому-нибудь помогло в жизни? Рискованным делом вы занялись…
Сергей Шаргунов.
Владимир Григорьевич, моя беседа с вами уже является рискованным шагом в нынешнем литературном мире. Стоило мне явиться на дискуссию, объявленную в ЦДЛ газетой "День литературы", как сразу же примчалась камера от телеканала "Культура" и меня стали попрекать: как вы связались с ними? Уже в "Коммерсанте" написали, что я зарекомендовал себя как автор радикальной газеты. Уверен, и эта наша беседа несомненно вызовет нарекания. Я же изначально как бы представляю либеральную прослойку в молодой литературе. Печатаюсь в либеральных литературных изданиях. Но мне бы хотелось отойти в сторону от этой политической узости. Я вижу сегодня некий единый литературный процесс, и мне кажется, новое литературное поколение, наше поколение — в состоянии вывести литературу из тупика, в том числе, ностальгии об ушедшем. Думаю, мы склеиваем разбитое вдребезги общество, а для этого ищем свой большой стиль.