Газета День Литературы # 76 (2002 12)

Мы так с тобой друг другу удивились,

Что руки в ликованиях обвились.

Я целовал тебя и ты ласкала,

И долго нас земля не отпускала.

И ты, пьяна черемухой и мятой,

Смущалась тихо кофточки помятой,

А от моей взволнованной рубашки

Бежали к ней весёлые ромашки.

У наших ног трава, цветы стелились,

И мы сплелись, и мы не разделились,

И в сладкий миг мы с колокольным звоном

Слились и унеслись крылатым стоном.

Теперь там ива и шумит, и гнётся, —

Ни к ней, ни к нам былое не вернётся,

И только память, как над морем птица,

Вдруг закричит и в бездне растворится.

А там

Блок на холме, а там Есенин,

Блок на холме, а там Христос, —

Над ними, в пламени осеннем

Рязанских реющих берёз.

Куда идут — я не осилю,

Не разгадаю тайны я:

Спасать иль врачевать Россию

В стальных оковах бытия?

Нахлынули, как непогода,

Враги,

Владыка, ты прости —

За муки храмов и народа

И за поэтов отомсти!..

Они, они тоской нетленной

Овеяли пути свои,

О, эти два, седой Вселенной

Трагические соловьи!

Ты видишь, Бог, и мы до смерти

Неразлучимы, видишь, Бог,

Зачем гроза просторы чертит

Кривыми копьями дорог?

Или расправою недавней

Уж так предатели горды,

Что на Руси закрыты ставни

И все ворота заперты.

Траурный полдень

Памяти русских солдат,

погибших на Кавказе, посвящаю.

А на погосте лебедь стонет,

Куда, не знает, улетать, —

Там тихо воина хоронит,

Сынка единственного, мать.

Его отец в Афганистане

Погиб,

а он убит в Чечне,

Похоронила —

и не встанет:

Сидит, молчит, как в чёрном сне.

В тяжелый день вползает утро,

И рядом с нею, под Москвой,

Боевики скупили хутор,

Сожгли, и тут же строят свой.

Их рубль звенит нежней и дольше,

В их сумках доллары шуршат,

У них детей резвится больше,

Чем по канавам лягушат.

Россия.

Взрывы.

И авралы.

И за кровавою игрой

Министры пьют и генералы,

Нефть заедаючи икрой...

И ты гляди, гляди, подруга,

Ведь белый лебедь —

не птенец, —

Над ним вот-вот заплачет вьюга

И брызнет гибелью свинец.

Алексей Базлаков ВГЛЯДЫВАЯСЬ В ЛИЦА

"ВЕНОК-РАВНИНЫ"

С нетерпением ждал сборника "Поэзия-88", т. к. в нём должны напечататься мои рисунки поэтов. И действительно, на последней странице-обложке оказались C. Поделков, С. Смирнов, Н. Глазков и В. Соколов. Правда, почему-то портреты загнали в раздел шаржа, — непонятно, но дело не в этом, а в том, что наткнулся на фото поэтов, прижавшихся друг к другу, — Анатолия Передреева и Александра Гаврилова, и к удивлению, посмертную статью о Саше.

Сашу Гаврилова рисовал ещё в Литературном институте, студентом, и после ни с ним, ни с его поэзией не встречался.

Но, не успел я погоревать о нём, как с другой страницы ударил пронзительный взгляд Передреева, а под большим портретом и "Венок Анатолию Передрееву", сплетённый из стихов его друзей-поэтов — В. Соколова, Ю. Кузнецова, Э. Балашова, М. Вишнекова и Р. Романовой.

Да, но это уже чересчур несправедливо — и Анатолия Передреева нет!.. Первое знакомство и рисунки я делал с него у Вадима Кожинова дома. Он так и сказал: "Алексей Иванович, приезжайте, не пожалеете: настоящий и мужчина, и поэт".

Сам же Кожинов под гитару спел "Гори, гори, моя звезда", как он утверждал, именно этот романс пел генерал Корнилов перед казнью, а потом Вадим Валерианович исполнил и романс на стихи Передреева…

Рисовалось весело. Анатолий Константинович старался быть сосредоточенным и внимательным к художнику, сидел терпеливо. Но вообще-то в последующие годы, уже у меня в мастерской, он мог и взорваться, но по делу.

Портрет был начат на большом листе сангиной. Разговор касался разных тем, но почему-то зацепились за художника Гелия Коржева, и я, сломя голову, начал расхваливать его: что это единственный художник, которому под силу монументальность образа, прямо-таки микеланджеловская мощь, — и протянул Передрееву его монографию с триптихом "Коммунисты".

Анатолий побледнел и, гневно проговорив: "Да вы что, это же мёртвая, бездушная живопись, сплошная патология", — швырнул монографию на пол, и она застряла в ножках мольберта, где стояло начатое полотно "Конец язычеству на Руси". Я так и обомлел, пытаясь понять, что же стряслось?

"Ладно, Алексей Иванович, а у вас я всё-таки получаюсь".

Он поднял растрёпанную книгу, но остановил взгляд на картине "Конец язычеству на Руси" и медленно проговорил: "И всё же рассечённый топором князя Глеба Волхов должен быть не сломлен духом. Язычество — это обожествление природы, солнца, а не каких-то придуманных сверхлюдей, богов".

Вообще-то мы не раз спорили, рассуждали над этой картиной, но сейчас мне кажется, он выразил и свою философскую поэтичность и преклонение перед естеством первозданного. Он вновь перевёл взгляд на портрет: "Нет, и в самом деле что-то схвачено!"

И последовал тост за удачу. И как-то незаметно продолжение получилось у него дома, допоздна, и компанию поддержала его жена Шема.

В его кабинете — на стене единственный цветной портрет Есенина — всё располагало к стихам, и я попросил Анатолия прочитать из его "Равнины", подаренной мне при первой нашей встрече, стихотворение, давшее название сборнику. Оно мне нравилось.