Газета День Литературы # 83 (2003 7)

Э.Л. Думаю, что я пришёл уже подготовленным в тюрьму. Человеком определённого возраста и определённого опыта. Каких-то особых изменений во мне тюрьма не произвела. Разве что я проверил самого себя на терпение, на способность жить в монашеско-тюремной аскезе. Я был уверен, что выстою, и выстоял. Мне грозило очень много лет, и это было всё крайне серьезно. Прокурор запросил чудовищный срок. Если постатейно, то в общей сложности, 25 лет. Подумать на минуточку. Полный мрак. Путём частичного сложения он как бы смилостивился и запросил всего лишь 14 лет. Вот как. Они хотели меня сгноить в тюрьме.

В.Б. Так уж получилось, что в тюрьме ты праздновал свой юбилей. Мы отпраздновали его в Большом зале ЦДЛ здесь в Москве, послали тебе бутылку стариннейшего коньяка от олигарха. А как ты праздновал в Саратове?

Э.Л. О том, как вы здесь провели вечер в ЦДЛ мне рассказывали, спасибо и тебе и другим. Вообще спасибо всем писателям, оказавшим поддержку, подписавшим письма протеста, обращения в суд и так далее, спасибо газетам, тоже активно поддерживавшим меня. У нас всё-таки есть уже хоть какое-то гражданское общество. Иначе бы мне сидеть в тюрьме еще много лет. А свой юбилей я в тюрьме отпраздновал в пределах возможного, хорошо перекусили, почефирили и легли спать. Вот и всё. Никаких приключений не было. Много поздравлений пришло с воли. А березовский коньяк я выпил, уже когда вышел на волю.

Александр Проханов КРЕЙСЕРОВА СОНАТА Отрывок из нового романа

Они сидели за вечерним столом на кухне, под низким матерчатым абажуром, под которым сверкало праздничное убранство. Плужников, спокойный, серьезный, закованный в стеклянную призму, в разглаженной, не новой рубашке, в которую Аня его обрядила, молчал, остановив взгляд где-то за ее головой, на темном оконном стекле, где слабо переливалась невидимая слюдяная Москва. Аня ухаживала за ним, подкладывала на тарелку разные вкусности, надеясь, что их вид, аромат разбудит в нем голод, оживит лицо, наполнит зрачки острым веселым блеском.

— Уж не знаю, что и подумать, — хлопотала она. — Прямо как в сказке про скатерть-самобранку. Или про курочку Рябу, что снесла золотое яичко. Или про спящую царевну. Спящая царевна — это ты, никак не проснешься. И кто тебя заколдовал? И откуда ты такой взялся? — она старалась до него достучаться, говорила с ним, как с малым ребенком, чтобы он, немой, слушая людскую речь, обучался словам.

— Видишь, раскошелилась, купила вино. Я прежде любила грузинское, "Мукузани", "Телиани". Теперь такое не сыщешь. Отведаем "Каберне". А тебе какое нравится? Может быть, водка? Или коньяк? Если ты молчишь, как мне узнать, какое...

Он не отвечал. Не мигая, смотрел мимо нее в зеленоватое окно, за которым струилась таинственная водяная зыбь.

— Ладно уж, Бог с тобой, выпьем молча, — она наполнила черно-красным ароматным вином свой и его бокалы. Вставила в его пальцы хрупкую стеклянную ножку. Приподняла его тяжелую руку, убедившись, что он не выронит хрупкий, с темно-алой влагой сосуд.

— Не знаю, как тебя зовут. И откуда ты взялся на мою голову, такой заколдованный. И как тебя расколдовать. Лицо у тебя хорошее, доброе. Глаза печальные. Душа у тебя запечатана, и я никак не могу ее распечатать. Пью за тебя. Чтобы ты исцелился и злые чары тебя отпустили, — она выпила вкусное вино, чувствуя, как хлынуло ей в душу горько-сладкое тепло. Взяла его руку в свою. Поднесла бокал к его сжатым губам и осторожно влила вино в его сухие губы. Видела, как медленно, малыми глотками, он пьет, не чувствуя вкуса вина, продолжая смотреть в таинственное, неведомое ей пространство.

Она ухаживала за ним. Подавала на вилке то лепесток прозрачной розовой рыбы, то ломтик смуглого копченого мяса, то твердый завиток малиновой бастурмы. Вливала в него малыми глотками вино, надеясь, что мягкий хмель своим чудным дурманом оживит его, растопит холодные льдинки зрачков. Не забывала и себе подливать, чувствуя, как ярче начинает гореть лампа под абажуром, как славно звенит стекло, когда она сближает свой и его бокалы.

— Представляешь, иду сегодня по Остоженке, смотрю, стоит легковая машина какой-то ослепительной иностранной марки, а в ней за рулем — красивая женщина. Сзади, тихонько пятясь, подъезжает самосвал. Начинает поднимать свой кузов, нависает над лимузином, а из кузова — не бетон, не глыбы асфальта, а ворохи красных роз. Засыпали весь автомобиль, так что крыши не стало видно. Словно сметали огромный стог из свежих цветов. Я изумилось — это что? Безмерная купеческая блажь? Или истинная любовь? — она хотела поразить его воображение, увидеть хотя бы мимолетный отклик. Но он молчал, словно изваяние, чьи глаза раз и навсегда были устремлены в несуществующее каменное пространство.

Она не оставляла своих попыток: