Газета День Литературы # 83 (2004 7)

Подчеркиваю, такова конструкция автора, выдержанная в духе так называемой "альтернативной истории". В сущности, это главный принцип, который используется в известных, но уже полузабытых романах П. Крусанова, в иных произведениях В. Пелевина, Б. Акунина, Т. Толстой, Мих. Шишкина…

Главный герой "Орфографии", известный петербургский публицист подписывается псевдонимом Ять, и это лишь одно из свидетельств, что орфография в романе символизирует старую интеллигенцию. Рассказать о ее судьбе с высоты сегодняшних знаний и опыта — основная задача книги. Независимо от того, удается Дм. Быкову его попытка или нет, восхищает стремление подняться до обсуждения самых острых, самых трагических проблем нашей истории, и, следовательно, национального самосознания. (Живописание бытовой чепухи в духе Л. Улицкой или В. Маканина не просто утомляет, но самым пагубным образом сказывается прежде всего на художественном уровне нашей словесности, ведь значительные достижения бывают только там, где ставятся значительные задачи).

Сюжет разворачивается следующим образом. В преддверии голодной зимы 1917-1918 годов возникает идея собрать представителей петербургской интеллигенции, главным образом гуманитариев, в Елагинском дворце. Создается своеобразный интернат, и правительство в лице наркома просвещения Чарнолуского (!) берет на себя обязанность обеспечивать пайки и топливо. Список участников, как и следовало ожидать, составляется произвольно. Автору это на руку. Создается уникальная возможность представить читателям все многообразие идеологий, чаяний, фантомов, мифов той эпохи, владевших интеллигенцией в ту пору. Их носители уживаются под одной крышей недолго. Во всей своей беспощадности встает вопрос об отношении к новой власти, ее средства в достижении целей кажутся им грубыми, реформа правописания подогревает страсти. Возникает раскол. Интеллигенты, считающие умеренное сотрудничество допустимым и даже нужным, уходят из Елагинского дворца и обосновываются в Крестовском. Обе стороны, мало-помалу разворачивающие ожесточенную войну друг против друга, нуждаются в талантливых перьях; Ятя, не примкнувшего ни к одному лагерю, каждый пытается перетянуть на свою сторону. А на самом деле нигде-то полуеврей Ять не свой и не стремится стать своим, выслушивает одних, других, третьих, понимает правоту всех и ничью не принимает полностью. Мечется по Петрограду, продолжает писать в газете, также ни к кому не примкнувшей и с каждым днем становящейся все более маргинальной. Когда газету закрывают, а быт становится невыносимым, Ять срывается в Крым, к которому всю жизнь испытывает необъяснимую тягу…

Воссоздать атмосферу иступленных дискуссий тех лет таким образом, чтобы они не утратили своей горячности, лихорадочной взвинченности, — непростая задача, и автор блестяще с нею справляется. Он развертывает сложнейшую, подробнейшую панораму оценок и точек зрения, по духу своему она полифонична. На бумаге полемика не теряет остроты, достоверности. По-видимому, в лице Дм. Быкова мы имеем тот тип художника, который как рыба в воде чувствует себя в живописании идейной борьбы, политических и философских концепций и полемики вокруг них. Если бы он задумал написать роман из жизни идей, разумеется, найдя для этого соответствующую форму, его достижения, вероятно, были бы впечатляющими. Зачатки подобного произведения мы видим и в "Орфографии", но поскольку жанровый замысел у автора другой, они остаются блестящим фрагментом, в значительной степени чужеродным повествованию в целом. В послесловии к роману он признается — а читателю это становится ясным задолго до финальной части романа, — что при написании им руководило желание "возродить традиции отечественного эпоса". Любителей иронии, уже растягивающих в улыбке губы, я разочарую. По прочтении "Орфографии" можно с уверенностью сказать, что автор обладает "романным дыханием", способностью выдержать длительные дистанции. Неоправданное в большинстве случаев многословие, бесчисленные повторы преодолеваются общим течением повествования, чувством времени, чутким авторским ощущением его медлительной непрерывной работы над всем и вся. Но это, пожалуй, единственная предпосылка для создания эпического произведения, которое на самом деле требует всеобъемлющих изобразительных возможностей, чего автор лишен.