Газета "Своими Именами" №25 от 19.06.2012

Раздался резкий стук в парадную дверь. Никого я не ждала. Сегодня вышла на работу в амбулаторию. Сдала требуемую администрацией анкету, которую с трудом заполнила на немецком языке. На работе все говорили на польском, а я была единственная русская- советская. Я уже почувствовала, как стали сторониться меня мои прежние приятельницы, избегая русской речи. «Ничего,- подумала я, - это перенести можно!»

К концу работы, от которой нельзя было утомиться, я почувствовала озноб, недомогание. Когда я кормила сынишку, то заметила на груди начинающийся фурункул в виде розового пятна с точечной гнойной головкой в центре. Тогда стало понятно происхождение этого озноба. Я легла в постель, температура поднялась до 40. Я смогла себе позволить такую роскошь, у меня была няня, о которой речь будет идти позже.

А в дверь стучат всё настойчивее. Лидия Ивановна, так звали няню, впустила непрошенных гостей. Я увидела двух жандармов в зеленых мундирах, полных, уже немолодых. Около них услужливо увивался молодой поляк-переводчик. За ними вошли еще четверо каких то людей. Мне сразу стало понятно: враги в моем доме с недобрыми намерениями. Подошедший ко мне жандарм спросил меня по-немецки, могу ли я подняться с постели. Я, конечно, сказала, что могу. Ведь скажи «не могу» - сами подымут! Я накинула на себя домашнее фланелевое платье.

Пожилой жандарм сказал: «Мы Вас должны взять и повезти для дачи свидетельских показаний». Очевидно, не хотели они видеть истерию сопротивления. Вообще не знаю, чем было вызвано их «благородство». Ведь знали они, что везут меня в тюрьму, ведь знали, что я оставляю 28-дневного ребенка!

Я попросила разрешения покормить ребенка, для чего удалилась в другую комнату. Меня обступили соседи и чужие совсем люди. Кормя малыша, я быстро давала распоряжения Лидии Ивановне, а главное - своей приятельнице, в доме которой я сейчас жила, Кире Щербицкой. Я знала, что расстаюсь с сыном и, возможно, навсегда, но слез моих и моего душевного смятения никто не увидит. Я же среди врагов. Единственные, кто мне помогут, - это Кира и Л. Ив., которая остается с новорожденным.

Вам интересны мои распоряжения? Извольте: адрес моих родителей в Ленинграде, куда переслать ребенка после моей смерти, чем кормить - у меня запасы манной, риса, сахара. А утром попросите грудного молока у кормящей соседки доктора Исакович.

Когда я направлялась кормить сына, я спросила, нужны ли какие документы? Тут быстро в разговор вмешался толмач-полячок и по-польски мне сказал: «Если пани признается, что она Бесолова, то документов уже не требуется. Мы берём Вас для того, когда документы уже не нужны!»

«Сволочь! - подумала я, - всё равно слез моих тебе не увидать, не получишь ты этого удовольствия!»

Вот последние распоряжения отданы, засунута наспех пеленка в лифчик, чтобы не промокнуть от молока. Весть о моем аресте быстро разнеслась по всему дому. Все жильцы высыпали на улицу. Никого я не видела, только слышала, как всхлипывали женщины. Женщины! Они понимали эту трагедию! Я еще не успела ее ощутить. Слишком все быстро произошло. Я уже сижу в машине «скорой помощи», которая мчится по направлению к гродненской тюрьме.

...Прошло с этого момента более сорока лет. Я ушла на заслуженный отдых. По совету детей и знакомых решила кое-что написать о жизни на оккупированной территории. Многие детали стерлись из памяти, а самые горькие моменты живут – до сих пор помню. И невольно появляются слезы, не выплаканные, очевидно, тогда. Не знаю, кому они будут интересны?..

Вот мы и приехали. Оказывается, в машине я была не одна. Вместе со мной привезли интересную молодую женщину, по-видимому, кавказской национальности. На ходу быстро знакомимся: врач Остоянц, жена советского летчика.

В «приемной» нас встречает полупьяный толстый, с красной неприятной физиономией тип в голубовато-синем мундире. Он заорал, обращаясь ко мне: «Где Ваш муж?»

Спокойно по-немецки я ответила: «Там, где он должен быть».

Не знаю, что произвело впечатление на этого типа, но больше вопросов ко мне не было. В последующем я убедилась, что немцев удивляло, как это русская может владеть такой культурной немецкой речью, которой владеют жители Берлина. Я этого не знала, этим я была обязана немцам, которые меня учили в немецкой школе в Ленинграде. Они действительно были из Берлина. А перед войной я посещала курсы немецкого языка при Доме Красной Армии в Гродно.

Моя спутница нервничает и спрашивает тихо: «Нет ли у Вас чего-нибудь, чтобы отравиться?». Отвечаю, что ничего нет и травиться не собираюсь, но готовой надо быть ко всему. А что у Вас есть?

У нее нашелся аспирин и стрептоцид, которым я воспользовалась, сразу проглотила несколько таблеток (ведь у меня была высокая температура). Начали нас обыскивать. У меня нашли пеленку, которую милостиво разрешили оставить, и в кармане пальто 3 рубля. Деньги изъяли и выдали мне квитанцию на три рубля. Она до сих пор лежит среди моих документов как свидетельство пребывания в немецкой тюрьме.