Газета "Своими Именами" №37 от 10.09.2013

Уж очень много глупостей в установлениях церкви. Но она хочет властвовать, а значит нуждается в тупой покорной толпе, которая хочет, чтобы над ней властвовали. Щедро оплачиваемое высшее духовенство ничего не страшится более, чем просвещения широких масс. Оно долгое, очень долгое время утаивало от них Библию. И правда, что должен подумать бедный человек, принадлежащий к христианской общине, о царственной роскоши богато оплачиваемого епископа, прочитав в Евангелии о бедной и скудной жизни Христа, который ходит пешком со своими апостолами, тогда как князь церкви разъезжает в карете шестериком» (Иоганн Петер Эккерман. «Беседы с Гёте». М., 1986, с. 626-627).

Так годится ли великий писатель для всесторонне безупречного образца религиозности, коли и ныне князья церкви разъезжают  шестериком – на  мерседесах?

А таким ли уж образцово-показательно верующим был Пушкин? Харис Исхаков свою книгу о нашем  национальном поэте начинает словами о том, что Пушкин  «славил небеса и землю, моря и реки, горы и пустыни», а ведь всё это творения Божьи. Значит, он славил и Бога (Х. Исхаков. «Пушкин и религия». М., 2005, с.6).

Действительно, поэт всё это славил. Например, небеса:

Подъезжая под Ижоры,

Я взглянул на небеса

И воспомнил ваши взоры,

Ваши синие глаза...

Славил он и землю и моря:

Обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Славил и горы:

Кавказ подо мою. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины...

Славил и реки:

Ночной зефир

Струит эфир,

Шумит,

Бежит

Гвадалквивир...

Пушкин славил и солнце («Да здравствует солнце!..»), и луну, и многое другое:

Ненастный день потух;

                              ненастной ночи мгла 

По небу стелется одеждою свинцовой;              

Как привидение, за рощею сосновой

Луна туманная взошла.

Всё мрачную тоску на душу мне наводит.

Далёко, там, луна в сиянии восходит;

Там воздух напоён вечерней теплотой;

Там море движется роскошной пеленой

Под голубыми небесами...

Вот время; по горе теперь идёт она... 

Тут и небеса, и луна, и море, и гора, но тут и она - возлюбленная... Если всё это есть творение Бога, то, конечно, поэт славил Творца. Но как быть, если вспомнить «Сказку о попе и работнике его Балде», где обличается поповская жадность; стихотворение «Ты Богоматерь, нет сомненья», в котором поэт называет Богоматерью просто красивую женщину; шутливо-скабрезное стихотворение «Христос воскрес, моя Реввека!»; эпиграммы на митрополита Фотия, в одной из которых автор писал, например:

Полу-фанатик, полу-плут;

Ему орудием духовным

Проклятье, меч, и крест, и кнут.

Пошли нам, Господи, греховным,

Поменьше пастырей таких -

Полу-благих, полу-святых.

А вот в связи с графиней Орловой-Чесменской:

Благочестивая жена

Душою Богу предана,

А грешной плотию

Архимандриту Фотию.

Столь же язвительно поэт писал о

А.Н. Голицине, который был одновременно обер-прокурором Синода, министром просвещения да ещё и гомиком, о чем поэт прозрачно намекнул в последних строках:

Вот Хвостовой покровитель,

Вот холопская душа,

Просвещения губитель,

Покровитель Бантыша!

Напирайте,  Бога ради,

На него со всех сторон!

Не попробовать ли сзади?

Там всего слабее он.

А Хвостова – создательница изуверской секты, за что в 1823 году её выслали из столицы. Д.Н. Бантыш – историк.

Но слово-то не воробей. Однажды из уст гения вырвалось и такое:

Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столба

Кишкой последнего попа

Последнего  царя удавим.