Газета "Своими Именами" №9 от 26.02.2013

Только я пришла, раздаётся звонок. И кто-то с молдавским акцентом говорит:

- Мне нужна Елена Дмитриевна.

Я сказала:

- Это я.

- Я к вам сейчас поднимусь.

Я была готова к тому, что меня возьмут. Человек, который вошёл, оказался молдаванином, но это был наш человек, из КГБ. Он сказал:

- Ну, пошли.

- Сейчас я соберусь.

- Нет времени собираться.

Я кинула что-то в маленький чемоданчик и пошла. Выхожу, а там ещё один стоит, которого я не знала. Он сказал, причем на этот раз на таком чистом русском языке, на котором не всякий русский разговаривает:

- Это я вам звонил. А я что, дурак говорить без акцента, телефон прослушивается. Ну что, идемте!

Это были высокие молодые мужчины, один шёл спереди, другой сзади, я была между ними, они как бы меня собой прикрывали. Тот, который был впереди, всегда говорил со мной на «вы» и по имени-отчеству. Но вдруг, не поворачиваясь, он говорит:

- Дура! Хоть бы волосы покрасила! (У Е.Д. уже в сорок лет появилась сильная седина. – А.С.).

Я поняла, как он волнуется. Мне стало смешно:

- Если ты такой умный, мог бы взять в своей конторе для меня парик.

Мы прибыли на железнодорожный вокзал. Поезда брали в страшной давке, везде были вооружённые молодчики с автоматами. Меня посадили между каких-то молдавских тёток с мешками и сказали, что сейчас придут. Пришли. Один попрощался, другой сказал, что посадит в поезд на Черновцы и будет сопровождать.

- Почему на Черновцы? Здесь же дорога на Тирасполь?

- Там тебя и возьмут, по дороге на Тирасполь.

Поезд был полностью забит даже в проходах. Единственное место, где можно было более или менее встать, оказался тамбур. Мужчина, который сопровождал меня до Черновцов, был одет с иголочки – очень аккуратный, а тамбур - грязный и заплёванный, ехать надо было двенадцать часов, и мы, в конце концов, сели в грязь.

В Черновцах вышли, он купил мне билет до Москвы и посадил, на этот раз одну, в поезд, в купе на верхней полке. Остальные три места занимала какая-то еврейская семья - муж, жена и ребенок лет семи. Я с ними не общалась, залезла на верхнюю полку и заснула. Но когда подъезжали к Москве, мужчина меня вдруг спросил (а мы так и не познакомились): «А здесь, Елена Дмитриевна, вам есть куда идти?» Я ответила: «Здесь – есть!». И тогда он успокоился: до свидания!

Я поехала в город Павловский Посад к своим знакомым. Учитывая предыдущий опыт, спросила:

- Говорите сразу, примите или нет? Но если меня тут поймают, то мало никому не покажется (вал массовых репрессий шёл не только в республике, но и в центре. – А.С.)!

Они сказали, что готовы за меня отдать жизнь. Пробыла там месяц или чуть больше, пока атмосфера немного не успокоилась. Всё время слушала радио Приднестровья, однажды подумала: «Там люди сражаются, а я тут сижу, это неправильно». Стыдно стало, что я прячусь, собралась и приехала в Кишинёв. Пришла, открыла нашу контору и на дверях повесила вывеску: «Открыто». Надо, чтобы люди узнали, что мы снова на месте. Постепенно народ начал приходить.

Это было сильное потрясение – все у нас поняли, что ни мы, ни приднестровцы России не нужны, нас просто списали. Но мы не собирались сдаваться и продолжили борьбу. Вся наша деятельность после этого была направлена на помощь Приднестровью. Помогали медикаментами и другими вещами. С большим риском для жизни устроили постоянный канал доставки приднестровских газет на территорию Молдавии. Самое страшное, особенно во время войны, было пройти линию фронта. Но у нас было достаточно смелых и умных людей. Каждый день я отправляла кого-то и через 2-3 дня встречала их обратно. Они приносили и раздавали «Воюющий Тирасполь», чтобы люди знали, что не всё потеряно, что ещё что-то можно сделать.

Каждый шаг сопровождался большим риском. Перебирались через границу и поездами, и пешком. Ни разу никого не поймали, и все газеты были доставлены и распространены.

Но Россия нас продала в очередной раз.

О 9 мая 1994 года. Тогда только что легализовали Компартию Молдавии, мы надеялись, что её члены будут нашими союзниками, но всё вышло иначе. Мы хотели договориться с коммунистами и с кишинёвской общиной россиян выйти на мемориал одной колонной, но коммунисты нам сказали: нет! Они собрались возле музея оружия со своими знамёнами, а мы – подальше и пришли минут на пять позже них. Большинство тогдашних коммунистов были пожилые люди, значительная из часть - ветераны войны. И когда мы подошли к площади, их уже вовсю лупила полиция. Там было человек 300 пожилых людей, посереди стоял Мирко Савва (серб, бывший югославский партизан) со знаменем, он высокий, а они, как шавки, на него бросались, но он знамя так и не отдал.

У нас все сориентировались. Без команды наши мужчины, включая депутатов, бросились на полицаев, стали вырывать у них дубинки и бить их. Я обратила внимание, что под орехом, в стороне, стоял секретарь Компартии Воронин с кем-то ещё и спокойно наблюдал за побоищем. Я уже не была депутатом, поскольку приняла российское гражданство, но удостоверение у меня осталось. Я стала хватать полицаев за лацканы, совать им в морду своё удостоверение: