Газета Завтра 12 (1216 2017)

Рукопись моей первой повести "Над полями" попала к Валентину Распутину. Он прочитал её быстро и пригласил меня к себе домой.

Шёл осенний дождь, было холодно. Распутин встретил в дверях, подал мне тапочки и проводил на кухню. Там накрыл стол, стал заваривать чай. Это он любил и умел делать. Затем достал приготовленную рукопись, полистал её, протянул мне.

Я разглядел его пометки, плюсы и минусы на полях.

— Тема малой авиации сама по себе не решает задачи, — сказал он. — Это, судя по намерению автора, всё же больше похоже на очерк.

Я отметил, что прежде чем начать говорить, он как бы перекатывал во рту невидимые камешки, подготавливаясь к произнесению первого слова.

— Запомни первое: каждый из твоих героев должен говорить своим языком. — Распутин помолчал немного и добавил. — Характер лучше всего показывать через диалог. Может быть, твоим лётчикам надо поговорить в кабине, когда они попали в грозу? Именно там, в экстремальной ситуации, должны проявиться характеры.

И, ещё помолчав, продолжал:

— А лучше начни новую вещь. У тебя получаются заметки о пилотах.

"Надо же — заметил",— мелькнуло у меня в голове.

— У художников это, кажется, называется выехать на пленэр, — смутившись, сказал я.

— Да, чувствуется, что твои товарищи списаны с натуры, — улыбнулся Распутин. — Надо идти от простого к сложному. Одномерной прозы не существует. Она чаще всего бывает безмерна, у неё много этажей. Образ может быть не только в описании природы, его можно показать через психологию, чувства. Художник создаёт образ красками, писатель — словами, основой всему служит воображение.

Время от времени Распутин выходил в соседнюю комнату покормить недавно родившуюся дочь Марусю. А вскоре с работы пришла Светлана Ивановна и стала угощать нас пирогами.

На Новый год я привёз Распутиным с севера ёлку: пушистую, высокую. Валентина Григорьевича дома не было, я затащил ёлку в комнату и уехал к себе домой. Вечером слышу звонок в дверь. Жена открыла, на пороге — Распутин. Смущённо улыбаясь, протягивает подарки: красиво изданные сказки Гауфа, это моим маленьким сыновьям; тогда ещё невиданные, должно быть, привезённые из-за границы шоколадные яйца "киндерсюрприз", а мне — станок и лезвия для бритья "Шик". Я сбегал в комнату и принёс приготовленные ему простые с твёрдым графитом карандаши. Я уже знал, что Распутин любит такие, он их затачивал тонко-тонко, чтобы писать мелко и убористо. После перепечатки одной страницы написанного им текста получалось до шести страниц на машинке.

После своего первого визита к Распутину, уже дома, я ещё раз перелистал рукопись, разглядывая мелкую карандашную правку: разбор был полным и тщательным, вплоть до запятых.

Позже я не раз отмечал характерную для него особенность: он был внимателен к собеседнику, к тексту, который читал или правил. Однажды я был свидетелем, как он звонил в Москву своему редактору и по телефону более часа выправлял текст книги, которая готовилась в печать в издательстве "Молодая гвардия".

"Сколько же он заплатит за телефонные переговоры?" — мелькнуло у меня в голове.

"Валентин пишет трудно", — не раз я слышал от писателей в Иркутске. "Если трудно, значит, хорошо", — приглядываясь к своим новым товарищам из "иркутской стенки", соображал я. В разговорах, спорах, обсуждениях для меня открывался писательский мир. И я открывал для себя многое.

Как-то на посиделках у отъезжающего в Москву Вячеслава Шугаева Роберт Рыбкин упрекнул Распутина, что тот использовал сюжет, который есть в его повести "Тяжёлые снега".

— Нас здесь целая команда пишущих, — помолчав немного, ответил Распутин. — Я предлагаю всем написать рассказ с одним сюжетом. Уверен, что это будет десяток совершенно не похожих друг на друга текстов.

Ответ Валентина Григорьевича меня восхитил. Он был прав: не бывает двух людей с похожими характерами, с одной и той же походкой, речью, темпераментом, жизненным опытом и мастерством, даже если они делают одно и то же дело.

Часто на встречах со студентами Распутина спрашивали, как он пишет, каков его график, когда встаёт и когда ложится спать.

— Встаю рано, завариваю чай, — улыбался Распутин. — Затем начинаю прилаживаться, настраиваться на работу. До обеда, бывает, напишу три предложения. После обеда вычёркиваю два. Надо, чтобы текст отлежался. Через какое-то время глядишь на него свежими, незамыленными глазами. Прочитал, снова отложил, после всегда найдёшь, что вычеркнуть. Текст становится чище и точнее. Это всё равно что полоскать белье.