Газета Завтра 16 (1168 2016)

В середине восьмидесятых я написал книгу об атомной станции, которая называлась "600 лет после битвы". Начата книга была в период ранней горбачевской перестройки, когда вдруг открылись все шлюзы нашего общества, и из советского монолита стали появляться массы всевозможных субкультур, тенденций, философских школ, эстетических направлений, политических объединений — русские националисты, еврейские националисты, интернационалисты, христиане всех мастей, авангард, ретро, колдуны, мистики. Тогда были восстановлены, по существу, партии кадетов, эсеров, ранних большевиков… Тогда возникло потрясающее цветение, толкотня всех форм, как будто внезапно наступило тепло, и все ростки выскочили на поверхность. Мне хотелось написать роман, который, с одной стороны, характеризовал бы государство, его мощь, его стремление в космические выси, его пафос сродни раннему советскому авангарду, который связан с сооружением Вавилонской башни, в данном случае — электростанции. А с другой стороны, мне хотелось показать, как в одну мощную электростанцию, в её огромный объём вмурованы, вмонтированы все сложнейшие социальные проявления.

Я поехал описывать Калининскую АЭС. Эта станция строилась в Удомле, недалеко от Москвы. Тогда один блок уже работал, строился второй. Мне хотелось посмотреть создание этой Вавилонской башни. И я был страшно увлечён процессом создания, когда из тысячи самых разных форм, деталей — от крохотного винтика, болтика, стеклянного прибора до огромных махин стальных конструкций, лавины бетона, драгоценных сплавов золота, платины, серебра, электроники — усилиями людей складывается модель современной цивилизации. Я был восхищён человеческим трудом, могучим порывом людей, творящих другую, будущую реальность.

Я восторгался красотой созидания, человеческого труда, усилий, но при этом чувствовал, что в моём романном сюжете недостаёт какой-то драмы, срыва, слома, как это бывает в любой жизненной истории. И тогда я задумал описать аварию. Через неделю после этого я поехал в очередной раз на Калининскую станцию и там узнал, что в Чернобыле что-то случилось. Об этом говорили глухо, неясно, но я сразу понял, что случилась авария. И эту аварию, казалось мне, накликал я. Как известно, замыслы сбываются.

Через десять дней я уже был в Чернобыле. Я прилетел из Москвы на самолёте, который сел на военном аэродроме под Киевом. Там я пересел на военный вертолёт, и мы взлетели.

Помню тот восхитительный майский, почти летний день. Мы летели над Киевом, над Владимирской горкой, над золочёной Киево-Печерской лаврой, где сияли солнечные купола, Днепр отражал солнце, а за Днепром виднелись молодые леса.

Я обратил внимание, что вертолёт изнутри обшит свинцовой оплёткой. Известно, что свинец не пропускает радиацию. Я встал в кабине между первым и вторым пилотами и смотрел сквозь блистеры, сквозь стеклянную кабину в надвигающиеся дали. Перед пилотами помимо всех приборов, всех прицелов — машина была боевая, пятнистая, она воевала в Афганистане — был радиометр, который измеряет радиацию. И когда мы стали приближаться к какому-то сизому, размытому туману, лётчик сказал: посмотри. Я видел, как вздрогнула стрелка на этом радиометре и медленно пошла вверх. Это означало, что вертолёт влетал в зону радиации. И мне показалось это странным, поскольку ничто не предвещало беды: под нами были изумительные леса, чудесные зеленеющие поля, но в воздухе уже веяла невидимая таинственная смерть. Это было моё первое ощущение Чернобыля, ещё до того, как я увидел станцию и город.

Мой вертолёт был облачён в свинец.

Пятнистая земля в тумане проплывала.

Вонзив в меня отточенный зубец,

Звезда-Полынь на грудь ко мне упала.

Я не застал в Чернобыле первых, самых трагических дней, когда изумительные герои-пожарники первыми ворвались в пылающий блок, тушили пожар, приняв страшные, разрушительные дозы радиации, которые, по существу, их испепелили. Они ещё были живы, но уже лежали в клиниках и умирали мучительной смертью. 

Но первый шок почти прошёл. Город Чернобыль был наполнен людьми. Массы всевозможных служб, людей, машин, подразделений. Военные, генералы, академики Александров, Легасов, представители центральных партийных органов Украины и Москвы, специалисты, инженеры, радиологи — все были одеты в белое. Весь Чернобыль, казалось, был наполнен таинственными существами в белых саванах. Я ещё не понимал, что произошло, какая беда пришла в страну, хотя ездил на АЭС. На каждом перекрёстке стояли станции по дегазации и машина, которая въезжала, упиралась в шлагбаум, её отвозили на площадку, и мы покрывались пеной, мы все были в белой пене, эта пена хлестала по кабинам, по стёклам, кое-что залетало внутрь. Это была дегазация. В стороне стояли машины, экскаваторы, грузовики, к которым лучше было не подходить, они уже все были напитаны ядом радиации.